– Бла, бла, бла, – насмешливо пропела Ядвига, – что же это у вас за любовь такая, что ты даже не знаешь- в больнице твоя красотка. В областной, две недели как.
– П-почему в больнице? – Сергей начал заикаться. От плохого предчувствия заныло где-то в области сердца, кончики пальцев похолодели. И вдруг страшная догадка пронзила его, он бросился к Ядвиге, схватил за отворот дорогого кремового пиджака. Ткань затрещала, на пол со звоном посыпались золотистые металлические пуговицы.
– Твоя работа, сволочь? Что ты с ней с ней сделала? Убью суку, закопаю и с землей сравняю, следа не останется…
– Охолонись, – голос Ядвиги звучал на удивление спокойно, хотя ворот пиджака больно впился ей в шею, – лейкемия у нее. Острая.
Руки Сергея безвольно упали. Теперь он понял странные Настины разговоры о том, что не стоит к ней сильно привязываться, нежелание строить планы на отдаленное будущее, ее удивительное умение радоваться каждому дню, любой мелочи. Настя знала, что будущего у нее может и не быть.
– Значит, она ничего тебе не сказала? Ну, правильно, надежда умирает последней. Сядь.
Сергей послушно уселся на табурет.
– Настя… твоя, – Ядвиге с трудом далось это слово, – с детства болеет. Лечили ее, конечно, но это такая зараза, что никто стопроцентной гарантии дать не может. Любое потрясение может стать толчком к рецидиву. А у нее, кажется, мать не так давно умерла.
– Откуда знаешь? – Сергей почувствовал, как горло сжала судорга, слова с трудом продирались в мир.
– А я, Сережа, с вас глаз не спускаю с тех пор как ты от меня ушел. Ты же не думал, что я это дело просто так оставлю? Наблюдала, я, наблюдала, думала, ты ее бросишь через месяц, ну, может, через два. Тебе девки всегда быстро надоедали. Но ты с ней оставался, на руках носил. Я все никак не могла понять: ну что в ней такого ты нашел? Ни кожи, ни рожи и…
– Заткнись, – прошептал Сергей. Он хотел закрыть ей рот рукой, но не было сил пошевелится.
– Заткнусь, – послушно согласилась Ядвига, – только скажу, все что на душе накипело. Так что ты в ней нашел, Сережа? Не понимаю. Я первые дни после твоего ухода думала с ума сойду от тоски и ревности. На работе больничный взяла и две недели на стенки волком выла. А потом думаю: врешь, не возьмешь. Пусть голубки поживут в свое удовольствие, а я понаблюдаю за этой твоей, может пойму чего, буду знать, как тебя удержать. Потом, когда ты с ней наиграешься. Но есть в ваших отношениях что-то выше моего понимания.
Сергей хотел сказать: конечно. Ведь у тебя в груди счетная машинка вместо сердца бьется, дебет с кредитом сводит, кроме непомерного честолюбия и тщеславия другие чувства в твоей жалкой душонке не уживаются. Но промолчал. На него вдруг навалилась страшная усталость от зримого ощущения неизбежности того, что дальше произойдет в его, в их с Настей жизни. Это выражалось одним словом – пустота. Сергей физически, даже на расстоянии, чувствовал, как из лежащей на больничной койке Насти по капли уходит жизнь. И капель этих осталось совсем не много. Он знал, что ему нужно быть сейчас рядом с ней и страшно боялся этого. Сергей хотел запомнить Настю живой, тогда бы у него была призрачная надежда, что когда-нибудь она вернется. Увидеть ее умирающей, значило лишить себя даже видимости надежды. Он бы тогда просто представил, что Настя уехала куда-то очень далеко и надолго. Но не навсегда. Если навсегда, то какой смысл жить дальше?