Мы продолжаем идти по коридору, пока не возвращаемся на площадку к лифтам. Врач нажимает на какую-то цифру и лифт в течение пары секунд спускает нас вниз.
И опять длинные, мрачные коридоры, покрашенные все в тот же белый цвет. Невольно съеживаюсь, ощущая сильный холод. У меня даже возникает ощущение, что стоит мне дыхнуть и изо рта у меня вырвется пар, но, наверное, это всего лишь моя больная фантазия.
Наконец, продолжая поддерживать гнетущее молчание, доходим до широких двустворчатых дверей.
Врач раскрывает двери, и мы входим в просторное, пустое помещение. Сразу обращаю внимание на то, что на стене напротив виднеются множество ячеек. Врач же, не обращая внимания на противоположную стену, разворачивается направо и подходит к небольшому металлическому терминалу. Не успевает он задеть ладонями экран терминала, как напротив нас проецируется изображение молодого мужчины в белом халате.
— Приветствую вас, Марциус Клирр.
— Здравствуй, Отт. Со мной пришла дочь Ольховских, да-да, те жертвы автокатастрофы, поступившие сегодня. Ей бы попрощаться с ними.
— Пару минут, — кивает он и разворачивается к ячейкам. Подойдя к крайней ячейке слева во втором ряду снизу, он открывает ее. Запускает руку внутрь и вытаскивает полку с лежащим на нем голым телом. Подхожу и понимаю, что это на полке лежит мама.
Закрываю глаза, не в силах видеть это зрелище.
— Уберите, — шепчу, плотно закрыв глаза и заливаясь слезами. — Я не могу на это смотреть!
Слышу, как полка с громким лязгом задвигается обратно. Затем глухой стук закрываемой ячейки.
— Ваши родители будут сожжены через час. Вы останетесь?
Замираю.
Это все политика нашего идиотского государства. Места для проживания не хватает даже для живых людей, куда уж там для мертвых, поэтому кладбища и т. п. объекты были законодательно запрещены, а все умершие люди должны быть в обязательном порядке сожжены в крематории при больнице в течение 5 часов после констатации смерти. Ничего личного, всего лишь голый рационализм и ничего более.
Раньше я считала данную меру логичной, по крайней мере, до тех пор, пока на полке в морге не оказались мои близкие.
— Да, я останусь, — произношу глухим, лишенным эмоций голосом, хотя внутри все горит, плачет, бесится от боли.
— Тогда Вы можете проследовать в приемную больницы, — продолжает врач. — Либо остаться здесь.
Вздрагиваю от предложения.
— Я останусь, — вновь повторяю, устало прикрывая глаза.
— Хорошо, не будем Вам мешать попрощаться с Вашими близкими, — произносит врач, кивая ИИ. Тот, соглашаясь, испаряется в воздухе, ну, а сам врач покидает меня, возвращаясь в свой кабинет.