Мои глаза опускаются на черный коленный бандаж на левой ноге Маркуса. Ему, как никому другому, следует знать, что в одну секунду может случиться так, что ты или продолжишь карьеру, или возьмешь перерыв.
Я бормочу прощание и прогибаюсь под канатом, прыгая на пол и следуя в свой кабинет. Я толкаю дверь и вижу, что Блейк оперся на край стола. Его голова также опущена, и все, что я вижу, это копна темных волос такого же оттенка, что у меня.
За мной захлопывается дверь, я прислоняюсь к косяку двери, скрещивая руки на груди.
— Сколько?
Блейк поднимает голову. Его глаза красные и налиты кровью, и в то же время он презрительно усмехается:
— Мне и копейки не нужно от тебя. Это папа.
Я смеюсь и протираю лицо футболкой, перебрасывая ее через плечо.
— Я не плачу по каким-либо долгам этого ублюдка, так что можешь сказать ему, чтобы он шел…
— Он умирает, Деклан.
Я хмурюсь и внимательно изучаю своего брата:
— Как это возможно?
Мне стыдно признаться, но первая мысль, что приходит мне в голову, что это какая-то афера. Так себя зарекомендовал мой старик, занимаясь темными делами и будучи поганой личностью. Он явно не отец года.
Блейк протирает шею, выглядя гораздо старше своих двадцати пяти лет.
— Его печень разрушена.
Фыркая, реагирую:
— Я и сам мог бы сказать тебе такое. Ты не можешь каждый день опустошать бутылку Джим Бим и ожидать, что будешь жить вечно (прим. Jim Beam — бренд бурбона).
Блейк хмуро смотрит на меня, а я чувствую себя куском дерьма, когда отпускаю эту реплику, так как Блейк явно огорчен данной новостью.
— Прости. Он обращался к доктору или кому-то еще?
Он кивает:
— Доктор сказал, что это… псориаз?
Я сильнее хмурю брови, кусая ноготь на большом пальце.
— Цирроз печени.
— Да, он.
— Что ж, — я пытаюсь переключить свой мозг на что-то иное, помимо «вот хрень», но безрезультатно. Как я уже говорил, мой отец — не папа года. Между нами нет любви, я смирился с этим еще много лет назад.
— Сколько ему осталось?
Блейк пожимает плечами:
— Больше, если он перестанет пить, и меньше, если не сделает этого.
— Значит немного.
Он цокает языком.
— Нет.
После нескольких секунд напряженной тишины, Блейк говорит:
— Ты знаешь, что должен сделать.
Я поднимаю бровь.
— Нет, не знаю.
— Знаешь и сделаешь. Ты сделаешь все правильно, пока не станет поздно.
Я разражаюсь смехом. Я верно его расслышал?
— Я должен сделать все правильно? Мне очень жаль, но разве я проиграл наши рождественские деньги, когда мы были маленькими? Я натрескался в хлам на людях в день твоего выступления ко Дню Благодарения? Потому что чертовски уверен, что не помню, как отмечают этот праздник, но знаю, что должен, ведь я тот, кто все исправляет. Ох, и я ли тот, кто однажды ушел за пачкой сигарет и никогда не вернулся, так?