Остывший кофе (Шаров) - страница 68

Ждать то, что никогда с тобой не произойдёт, не сбудется, не случится — это самая типичная человеческая блажь.

Завтра у меня опять свидание. Может что путное и выйдет из этого. Но если честно, то я ни на что уже не надеюсь. Как пройдёт – так пройдёт. Странно, мне полагается волноваться, как-то готовиться, хотя бы и морально, но ничего этого нет. Ни тени волнения.

Настоящие чувства — это сеанс на немое кино.

Давно ничего не смотрел. Телевизор почти не включаю. Иногда читаю что-то, но это больше как средство от бессонницы. Глаза невольно закрываются, когда приходится их постоянно напрягать. А что касаемо сюжета – ничего не помню. Не помню даже, что читал в последний раз. И это меня нисколько не удивляет.

Ты либо спасёшь меня, либо окончательно погубишь. Отчего же я словно безумный ищу последнего?

Именно гибели я ищу, а не любви или новой привязанности, что в сущности одно и тоже. Не физической, разумеется, но моральной, душевной, чтобы уже не мучиться от сквозных ран, оставленных одиночеством. Один точный меткий выстрел – и с человеком покончено. Но как желаем этот последний выстрел для своей жертвы! В этом, видимо, сокрыто величие любви – в человеческом падении. Всё остальное, расцениваемое нами как нечто правильное, – есть не что иное, как малодушие и самовозвышение. Либо человек требует для себя любви, и тем самым обрекает её в рубище рабы своей, либо она становится его полноправной госпожой, самих его мыслей и желаний. Последнее — не предпочтительнее, но желаннее для сердца, ибо ему одному так свойственна жертвенность.

Я научился жить без тебя. Научился вновь радоваться простым вещам. Научился не думать о тебе, представляя себе идеальную жизнь. Научился не искать в других схожие с тобой черты. Научился нормально, без замирания сердца воспринимать на слух твоё имя. Научился не заходить на твою страницу по несколько раз на дню. Научился не обходить преднамеренно те места, где мы с тобою гуляли. Научился не принимать всё слишком близко к сердцу. Да, это видимо заняло у меня достаточно много времени. Но это только говорит о том, насколько серьёзными, а главное искренними были мои чувства к тебе! Научусь ли я теперь вновь жить другим человеком также, как я жил тобой? Меня слабо утешает мысль, что у многих это получается. Я перестал верить всему, что утешает. Впрочем как и себе самому.

Как мало может дать человек, и как, в тоже время, это может много значить.


Давай, как прежде, гулять до рассвета. Я всё так же буду пытаться тебя рассмешить, а ты поведаешь мне очередную историю из своего детства. Сбежим в очередной раз посреди сеанса кино, как только мы и умеем, находя это отчего-то очень забавным. Будем ненадолго, по очереди, засыпать друг у друга на плече, сидя на чуть влажной от дождя скамейке. И, напротив, подолгу стоять, заключив в объятия, словно в одном этом сосредоточена сама жизнь. Будем бродить неизменно по одним и тем же местам, находя в этом какой-то сакральный смысл, понятный только нам двоим. Будем до невозможности несерьёзными, оставив всю это взрослую чепуху другим. А потом долго-долго прощаться, ловя на себе взгляды заспанных прохожих, словно мы никогда больше уже и не свидимся. И едва расставшись — звонить, писать, не в силах совладать с одиночеством сердца.