Я тоже зачем-то встал.
— Да вы сидите, — махнул он рукой. — Это так, болтовня. Я-то понимаю, что никакой вы не посвященный — просто, извините старика, дуракам счастье. Выпало вам попадать в унисон Высшему Разуму… Поэт. Любят у нас теперь поэтов. «Из-за свежих волн океана красный бык приподнял рога, и бежали лани тумана под скалистые берега:» Вы хоть знаете, что здесь описано?
— Нет, — ошалело сказал я. — То есть, наверное, знаю.
— Ни черта вы не знаете. Это формула восстановления красной меди из купороса. Алхимический ряд. И далее до конца. Сколько вы книг хотели написать? Двенадцать? Я думаю, никто из живущих не пережил бы такого.
Значит, так: буду я вас учить по-своему. Поскольку иного нам с вами не дано, а объяснять, почему не дано, долго — да и не поймете пока что. Запомните только одно: ни под каким предлогом вы не должны объявлять себя, навещать родных и друзей. Ваша смерть для мира должна состояться. И никаких стишков в альманахи, к сожалению. Даже под чужим именем. Только в нарочитой тетради и в нарочитом месте. Иначе господа чекисты всех ваших родных и чад, законных и незаконных, смертию казнят. Таково условие — дополнительно к некоторой… кгхм… сумме.
— Большой сумме? — спросил я.
— Не стоите вы того, — крякнул Яков Вильгельмович. — За те же деньги Петра Алексеевича из турецкого плена выкупили…
Я попытался вспомнить эту сумму из гимназического курса истории, но не смог.
Что-то с большим количеством нулей — и не ассигнациями, разумеется. Да, впору было крякать.
Будет на что погулять Советам…
— А для чего это все, Яков Вильгельмович? — спросил я, чувствуя себя не то самозванцем, не то просто не в своей тарелке.
— Для чего? — переспросил он. — Хм, для чего… Он спрашивает, для чего, — сказал он собаке. — Вас, Николай Степанович, может быть, устраивает то, что все эти годы вытворяли с Россией? Ну-ка, ответьте: устраивает?
— Нет, — сказал я. — Только, боюсь, ничего с этим не сделать.
— А вот это, как говорится, dis aliter visum. И не людям изменять их волю.
— Воля богов — темная материя…
— Темная, — согласился он. — Но и оттенки темного способен различать наученный взгляд. Знаете ли вы, например, что на самом деле октябрьское восстание семнадцатого года было потоплено в крови неким пехотным штабс-капитаном?
— Что значит — на самом деле? А все это? — я обвел рукой вокруг. — Это что — снится мне?
— Уж если солнце можно было Словом остановить, то трудно ли повернуть события вспять? И об этом мы поговорим с вами подробно, но позже и не здесь.
Я вдруг почувствовал, что меня куда-то затягивает — как в зыбун.