— Пусто? — ахнул Коминт.
Николай Степанович отдал ему кейс.
— Значит, не пусто, — Коминт взвесил кейс на руке.
— Считай, что пусто. Деньги и бумаги, больше ничего. Пошли домой, разбираться будем.
Дома их встретила коминтова Ашхен. Она пыталась выглядеть грозной, но ничего у нее не получалось: улыбку было не сдержать.
— И где вы шляетесь по всей ночи, добро бы молодые были…
— Да мы… вот тут…
— На поправку пошла ваша Лидочка, Николай Степанович, — сказала Ашхен, засияв. — Доктора прямо-таки изумляются.
— Это хорошо, — сказал Николай Степанович. — Это просто замечательно… — мыслями он был далеко. — Я позвоню от вас домой?
— Степаныч… — сказал Коминт укоризненно.
Дома все было по-прежнему. Доктор не обнадеживал, но и не пугал. Что ж…
Николай Степанович предполагал, что его кровь попридержит порчу дней на десять-пятнадцать.
Неделя уже прошла.
— Доктор, я лечу в Штаты за новым препаратом. Мне подсказали в Москве, что есть такой — пока еще неофициальный. Прошу вас, продержитесь до моего возвращения.
— Да мы и так делаем все… — голос доктора был не слишком уверенный.
— Дайте мне номер счета вашей больницы, я переведу деньги. На кровь, на все. И не валяйте дурака, я знаю, что у вас даже зеленки нет… Или лучше не на больницу?
Потом, закончив разговор, повернулся к компании.
— Я в Штаты не полечу, — сразу предупредил Илья. — Меня там каждая собака знает. На трапе возьмут…
— Всю жизнь приходится врать, — грустно сказал Николай Степанович. — В юности врал, чтобы понравиться девушкам. Теперь вру, чтобы понравиться сам не знаю кому… В Штатах нам делать нечего, Илья. Хотя… Что-то ведь происходит, правда? Что-то меняется…
Что-то действительно менялось, медленно, непонятно и неотвратимо. Первый звоночек — в понимании Николая Степановича — раздался в тридцатом, когда при переходе из рума московского в рум провиденский пропал Яков Вильгельмович, пропал с ценнейшим грузом, и миссию его пришлось продублировать Гумилеву на памятном пароходе «Кэт оф Чешир»…
Когда я был влюблен…. (Атлантика, 1930, апрель.)
Вечерами мне казалось, что я плыву на чумном корабле. В ресторане нас собиралась едва ли десятая часть, самые стойкие бойцы. Коньяк, лучшее средство от морской болезни, мистеру Атсону наливали во фляжку, которую носил с собой в те годы каждый уважающий себя американский мужчина, и он пил прямо из фляжки, чтобы не расплескивать. Капитан уже объявил, что плавание наше продлится не шестнадцать, а все восемнадцать дней. Для мучеников это был удар.
И день, когда с утра прекратился ветер, а к вечеру улеглось и волнение, стал настоящим праздником жизни.