Перед лицом промелькнули книжные полки в прихожей, открытая дверь в детскую… Безвольная рука, лежащая в луже крови. Ева закричала. И продолжала кричать, даже когда мужская мозолистая ладонь зажала ей рот. Кричала, выла, пока её тащили вниз по бесконечному лестничному пролёту и когда с силой заталкивали в незнакомую машину с тонированными стёклами. И спустя километры серой равнодушной трассы, прямой, как дорога в ад, всё ещё тряслась в безумной неудержимой истерике. А потом, окаменев, затихла.
Как странно, что она не сошла с ума. Первые часы Еве казалось, что рассудок её покинул. Истерика сменилась оцепенением. За окном проносился асфальт. Целую вечность Ева смотрела на узкую белую полосу вдоль обочины, а затем машина замедлила ход, свернула в лес, на просёлочную дорогу, плотно зажатую между деревьями и кустарниками. Под колёсами заскрипел гравий. По крыше и стёклам заколотили ветки. Мелкие камни сменились двумя разбитыми колеями среди островков травы, те — месивом грязи. Долгие десять минут автомобиль буксовал. Двинулся дальше, трясясь на ухабах. Еву подбрасывало на сидении. Голова казалась и звеняще пустой, и заполненной мягкой ватой, сквозь которую не могла пробиться ни одна мысль.
Лес остался позади. Двигатель больше не надрывался, вытаскивая стальную махину из ям. Машина выехала на поле. Пересекла его под начинающимся и всё усиливающимся дождём и наконец, века спустя, затормозила. Ева сидела, бездумно глядя на свои руки, пока дверца не распахнулась и девушку не вытащили наружу под ливень. Толкнули в спину. Опять куда-то поволокли. Неважно. В мире больше ничего не имело смысла. С волос капала вода, текла по лицу. Ноги подкашивались. Хотелось упасть в грязь и лежать, погружаясь глубже. Хотелось умереть или сойти с ума. Впереди возвышался тёмный, наполовину заколоченный дом, похожий на дачный. Ева мазнула по нему равнодушным взглядом и уставилась на свои ступни, облепленные землёй. Она была босой и в пижаме. В синей пижаме с розовыми цветочками.
Перед лицом открылась дверь, прочная, стальная, неуместная в этой мрачной развалюхе, сложенной из гнилых брёвен. Еве казалось, что она смотрит фильм, спит и видит кошмар: это кто-то другой, спотыкаясь, идёт по длинному коридору с зелёными обоями, что лохмотьями свисают со стен, кто-то другой спускается по шаткой лестнице в затхлый погреб, и над головой кого-то другого со скрипом захлопывается тяжёлый люк.
А потом были долгие часы в темноте, когда она сидела на холодном полу и раскачивалась из стороны в сторону, незряче уставившись в одну точку; чернильная вечность, наполненная криками и отчаянием, неверием и бессильной злостью. Ненавистью.