— А что будет, когда закончится лес?
— Ты действительно хочешь говорить сейчас о смерти? — Коснулся я губами её щеки, и Эли смущённо отстранилась, кивнув на пару студентов за стеклянной стеной, сидящих перед компьютерными мониторами. — Им нет до нас никакого дела, — прошептал ей в губы, увлекая в поцелуй. Но на этот раз она и вовсе вскочила с дивана.
— Ты обещал дать мне время, — невнятно пробормотала она, словно отчитывая мантру.
— Эли, я…
— Пожалуйста, — жалобно протянув, села она рядом, вновь взяв мою ладонь и выжигая мне глаза умоляющим взглядом бездомного котёнка. — Пожалуйста, — протяжным горьким эхом прозвучало слово. Bitter «bitte».
— На что тебе сдалось это время? — от моего голоса уже сквозило холодом равнодушия.
— Позволь мне дать узнать себя лучше. Как только это произойдёт, ты сам не захочешь продолжать наше общение. Я сама себя с трудом сношу…
— Твоё самоумаление пробуждает моего внутреннего психолога.
И в сознании разом вспыхнули все когда-либо произнесённые ею слова, все мои размышления, которые я пытался сейчас так рьяно соединить воедино и увидеть корни её самоуничижения: Париж, дом, Нигерия, отец…
— Почему ты не пошла по медицинским стопам родителей? — мысль сама выстрелила вопросом. Только недавно мы с Ксавьером обсуждали проблемы отцов и детей, возможно, Эли тоже чувствовала некую вину за неоправданные ожидания своих родителей. — Ты вообще хотела стать врачом?
Отрицательно покачала головой:
— Только не врачом, генетиком.
— И?
— И после поездки с отцом и «Врачами без границ» перехотела.
— Чем именно вы занимались в Нигерии?
— Отец собирался поехать в Африку ещё задолго до того, хотел изучать генетические мутации, делающие человека неуязвимым к одному из заболеваний, родиной которого и являлась Африка. Но, как обычно это случается, никто из спонсоров его лаборатории не был заинтересован в данных исследованиях. Поэтому, когда в Нигерии произошло какое-то военное восстание, он ухватился за эту возможность и отправился с MSF, с «Médecins Sans Frontières», — расшифровала она французскую аббревиатуру. — В тот год я должна была поступить на биофак в Сан-Пре, словом, — поступила… Но после всего, что произошло… Папа… Я… госпиталь. В общем, — сипло выдохнула она, — с того дня крест стоит не только на могиле кладбища Кремлен, но и на моей жизни.
Рассказывая об этом с таким откровенным нежеланием, Эли мрачнела, словно грозовая туча, готовая вот-вот обрушиться ливнями слёз, сжимая мою ладонь в каком-то неосознанном нервном припадке. Поэтому я предпринял попытку направить беседу в иное русло: поинтересовавшись, чем её привлекла социология.