Не успевал глаз зацепиться за один предмет, как где-то по соседству маячила более занятная вещица, тут же перетягивающая внимание на себя. Так я добрался до кипы книг и журналов на подоконнике; знакомая тетрадь со странным зоопарком была в их числе, и ещё блокнот с чудным названием: «Глупые записки глупого человека». По всей видимости, столь ироничная фраза, написанная от руки, принадлежала Дэни. Веером пролистав страницы, я понял, что держу в руках её дневник. Практически все записи были сделаны на французском языке. Данный факт, несомненно, пришёлся по душе моей совести. Однако и немецкие слова нашли своё место на бумаге.
— Это совершенно неправильно, — уже шепча себе под нос, я наивно полагал, что мысли, материализовавшиеся в звуки, могли бы остановить меня от импульсивных действий.
«Имею ли я вообще право называть себя Человеком…» — так начиналось первое предложение первой страницы, а запись датирована две тысячи первым годом — почти семь лет назад. Сперва я подумал, что речь сейчас пойдёт о каких-нибудь подростковых комплексах, но в очередной раз ошибся. Дэниэль писала о своей роли в обществе, рассуждала о своём предназначении и довольно часто употребляла слово «inutile». Хоть его значения я не знал, но, отталкиваясь от контекста, легко смог догадаться о негативном оттенке, скрывающимся за буквами: «Какой толк в том, что ты женщина, если не можешь выполнить своего главного предназначения? Inutile! Écale!».
Главное предназначение женщины — стать матерью. Об этом ли писала Дэни? Захлопнув дневник, я вернул его на прежнее место. Я ожидал увидеть определённо что-то иное, что-то истинно женское и нелогичное, а не подобные откровения. «Чёрт меня дёрнул его вообще читать!» — Уставился я в окно, наблюдая за непрерывно сигналящим автомобилем, явно кого-то ожидающим.
Пожалуй, и мне пора. Но опять какая-то сила вынуждает меня здесь задержаться. И я не уверен в том, что это банальное любопытство — моё стремление было вполне осознанным. И пока я об этом думал, сидя в кресле, в котором только недавно спала Дэни, в то время как её саму я переложил на кровать, ответ нашёл выход из моего бессознательного. Туман из лишних вопросов рассеялся, выпустив и ответ, и утянутый им нужный вопрос. Они оба обрели отчётливые очертания. Я словно взглянул на ситуацию глазами случайного зрителя. В эту минуту я был похож на маньяка или психопата, наблюдающего за тем, как его жертва еле слышно посапывала в нескольких метрах — именно эта картина и послужила толчком, родившим такой очевидный, но парадоксальный вопрос: почему она сама подпускала меня так близко, изначально обозначив допустимые границы, но при этом оставив двери всех входов открытыми? Безразличие. Безразличие — светилось в её глазах в тот вечер, когда я повстречал её. Тогда, говоря о своём бесстрашии пред тёмными закоулками, именно оно было её голосом. Безразличие, а не принятое мной по ошибке удивление, открыло мне дверь, когда я впервые здесь оказался. Безразличие, а не шаблонная вежливость, предложило мне сейчас подняться на чай. Но почему? Вот он — краеугольный камень всех вопросов.