Макс с трудом приподнял голову — гитара стояла в углу на законном месте. Он точно помнил, что забыл ее ночью у двери — Полина принесла ее. Жуть… Он не собирался пить больше одной стопки — его отказа бы не поняли. Полина тоже пила. Откуда взялась вторая, третья и четвертая, он не помнил. Не настолько же он дурак, чтобы заливать фиаско водкой! Нет, настолько… Он даже прикорнул в машине — Полина заявила, что в метро их не пустят, и пришлось поймать частника. Он не помнил, как расплачивался. Какой позор, если платила она. Но он точно помнил, как закрыл дверь и прижал Полину к стене. Она пыталась увернуться от его губ — еще бы, от него разило, как от бомжа, а потом он сам не удержал равновесие, и она чуть ли не взвалила его себе на плечи, проволокла по лестнице и затолкала в комнату. Что нес сестре, Макс не помнил. В голове была лишь одна мысль — не упасть мимо дивана. Сестра его тушу точно не подняла б.
— Макс, надо встать! — звучал над ним голос Полины.
Господи, он надеялся, что она ушла, так тихо вдруг стало в комнате. Перед камерой его рука лежала на ее груди, пальцы сквозь тонкое черное кружево чувствовали напряженный сосок. Сколько у нее было таких ролей и сколько будет не с ним. Но и с ним не закончено. Есть пару сцен с бандюками и одна с ней, он даже не читал ее, но коснуться ее придется, и он будет чувствовать ее кожу даже через меха.
— Макс!
Полина затрясла его за плечи и перевернула, укрыв лицо распущенными волосами, и он не стал убирать их. Хоть какая, а защита от ее взгляда.
— Полина, оставь меня. Мне плохо, — прохрипел он.
— Этого можно было не говорить. Сама вижу. Давай вот, выпей.
На смену волосам пришел холод чашки, но чай, в ней оставался теплым. Первый глоток пошел хорошо, но на втором Макс закашлялся и толкнул чашку.
— Ой, прости! — Полина убрала спасенный чай и принялась растирать на его груди темное пятно.
Макс вздрогнул, как от электрошока.
— Давай снимай!
Он покорно поднял руки — чего там, она видела его таким вчера. К счастью, на телевидении цензура, и ниже пояса раздеваться не пришлось. Однако внутри все сжималось, как тогда, так и сейчас, от страха выдать себя. Полина продолжала держать скомканную футболку у его живота. Глаза ее стали в половину лица, и он видел в них всю свою перекошенную физиономию.
— Ты вчера был молодец, — разлепила она блестящие слюной губы.
Зачем она их облизала? Или это следы чая? Ее нижняя губа в три раза толще верхней, если натянуть ее, как струну, а если постараться, можно вытянуть еще лишний сантиметр. Почему он раньше замечал лишь глаза? И нос длинный. Почти не наклоняешься, а касаешься его кончика. А если толкнуть его вверх, он станет еще более курносым. И он толкнул, и Полина запрокинула голову так сильно, что вместо губы Макс поймал ее подбородок, с которого соскользнул на шею. Под футболкой нет кружев, но соски остались на месте, и их можно крутить, как колки, настолько они большие, хотя грудь даже не положить в ладонь, ее можно только расплющить, как мочку. О, черт, кто придумал эти гвоздики… Он вернулся к губам, но нашел только шею. Она уворачивалась от поцелуев… Дурак… От него же за версту несет перегаром…