Славка выскользнула из горницы и побежала в кладовую. Мать хранила все свои снадобья и отвары целебные там: местечко тёмное да прохладное, лучшего и не сыскать. Под самым потолком — связки засушенных трав и кореньев, на полочках — глиняные горшки, деревянные ступки, маленькие бадейки. В кладовой всегда терпко пахло сухой травой, кислыми ягодами, влажным деревом. Настой калины хранился в тёмном местечке на высокой полке, и Славке пришлось изрядно попрыгать, чтобы достать его. Листья же подорожника отыскались в связке, на самом видном месте.
Когда Славка воротилась в горницу, Весна Любимовна велела сдвинуть вместе две широкие лавки, подстелить меховое покрывало и переложить юношу туда. Перевязки они делали вместе: при виде тёмных, глубоких ран и порезов у Славки руки тряслись так, что мягкая льняная ткань то и дело выскальзывала, и мать, наконец, не выдержала.
— Славка! Ты мне тут ещё в обморок упади! Ну-ка давай я…
Сильные, умелые руки матери быстро накладывали повязку за повязкой, и девушке оставалось только придерживать края, подавать растёртые листья подорожника или смачивать ткань в калиновом настое. Когда они управились со всем, уже и стемнело, мягкий летний вечер заглядывал в окошки, дышал тёплой тишиной. Весна Любимовна поднялась с лавки и снова оглядела юношу. Тот, казалось, заснул: дышал тяжело, но мерно, перевязанная грудь приподнималась при каждом вдохе.
— Побудь с ним, — сказала Весна Любимовна дочери. — Ежели что, зови. И когда решишь, что умаялась, ступай спать, не сиди долго.
С этими словами она тихонько вышла и притворила дверь. Славка опустилась на пол подле сдвинутых лавок, прижалась спиной к тёплой деревянной стене. Немного подумав, отвязала от пояса небольшую связку засушенных цветов девятисила и сунула букетик под подушку: быть может, хоть немного сил придаст, ей-то самой завсегда помогает. При дрожащем, золотистом свете небольшой свечи она смогла, наконец, получше рассмотреть незнакомца.
Он был совсем молод, немногим старше её самой, солнцеворотов осьмнадцати от покрова. Светло-русые волосы, едва касавшиеся плеч, совсем растрепались, тонкий кожаный обруч, перехватывавший их на челе, сполз набок. Чуть грубоватые, но приятные черты загорелого лица были сильно испорчены шрамами. Когда заживут — всё равно останутся белые полосы, подумала Славка с жалостью. Рука юноши вдруг беспокойно скользнула по покрывалу, словно искала что-то. Славка помнила, что, кроме засапожного ножа, у него ничего с собою не было, что же он искал? И, немного помедлив, она вложила в его ладонь свою. Он в забытьи слегка сжал её тоненькие пальцы. Ладонь его была шершавой и тёплой.