– Поднимитесь, Отоваро Иканай из клана Рукомото, Хибару Забияки из клана Рукомото и Чаёку Кошамару из…
– Прошу прощения, даймё, – прошептала девушка, и слёзы, покинувшие было ее глаза, снова заблестели в огоньке магошара, – но у меня больше нет семьи. И значит, фамилии тоже нет. Просто Чаёку.
– Нет фамилии? – переспросила Лёлька и перевела взгляд с девушки на молодого самурая, потом подняла глаза к потолку, наверное, изучая там что-то донельзя любопытное. – И что, с этим совсем-совсем-пресовсем ничего нельзя поделать?..
И не видела, как Забияки со странным блеском в шальных раскосых очах шагнул к дайёнкю и брякнул не по заведенному, не по писанному:
– Если тебе нравится моя фамилия, с радостью готов поделиться ей с тобой, Чаёку-сан! – и сам вдруг испугался того, что сказал. Руки их взлетели к губам одновременно, а страхи, разочарование, чаяния и растерянность заметались по лицам, как белки в клетке. В Вамаяси, чопорной, как тысяча старых дев, погрязшей в условностях, традициях и обычаях, произнести – и услышать – такое!..
До сознания Хибару медленно стало доходить, что он, собственно, только что ляпнул – и кому! Страх сменился ужасом чистой воды, и при виде этого надежда Чаёку, крошечная, но всё же заметная на ее обычном, человеческом личике, без ведра белил, кармина и черненых зубов, растаяла.
– Я не приняла ваше предложение всерьёз, Хибару-сан, – почти не дрожащим голосом произнесла она. – Я понимаю и ценю, когда люди шутят.
Самурай отступил на шаг, глянул отчего-то на Ярика, на Лёльку… и усилием воли согнал все эмоции с лица.
– Наверное, Чаёку-сан, мои слова для вашего слуха прозвучали дерзко и непочтительно, в чем раскаиваюсь. Со всем уважением к вам прошу извинить меня… – он глубоко вздохнул, опустил глаза и продолжил: – …и принять моё предложение всерьёз. Согласны ли вы оказать мне честь стать моей женой?
После торжественной клятвы Отоваро, Мажору и лукоморцев, что обручение они видели и что признают право этого юноши и этой девушки на союз и не видят причин в его расторжении, поиски неуловимой собаки продолжились. На этот раз Хибару и Чаёку держались на расстоянии друг от друга, как свежеобрученным вамаясьцам и приличествовало, но даже при беглом взгляде на них была заметна разница. Вместо напряжения, натянутой до предела тетивой звеневшего между ними, от влюбленных веяло умиротворением и нежностью, и даже если они не смотрели друг на друга, каждое движение, каждый жест, наклон головы говорил: "Я знаю, где ты. Ты теперь часть меня, а я – часть тебя. Я с тобой, что бы ни случилось. Я люблю тебя."