- Ты чего несешь опять? Какое завещание? Ты с ума сошел что ли?
- Вот так и знал, что только это тебя, холодную заразу, зацепит! - зашипел папаша, - все правильно расслышала! Домой вали! Быстро! Я уже на среду нотариуса вызвал!
- Знаешь что, - не хуже папаши прошипела я, полностью выдавая родственные повадки, - иди ты нахрен со своим завещанием, своими деньгами и своими болячками! И нотариуса туда же прихвати, чтоб не скучно было! И если ты решил, что нужны твои деньги, то ты - еще больший старый козел, чем я о тебе думала! И не смей, слышишь, не смей мне указывать, кого пускать в свою постель! Ты на это право потерял уже давном давно! С моих шестнадцати! Так что можешь вызвать нотариуса, переписать завещание на кого хочешь, да хоть на ту сучку, что тебя похоронить решила, если она живая еще, а потом ИМ ПОДТЕРЕТЬСЯ!
Последние слова я проорала так, что, кажется, стекла зазвенели, а потом с грохотом бросила телефон на стол. Он тут же отскочил от столешницы, улетел на пол и там разлетелся на три куска.
А я перевела взгляд на Сергея, все это время стоявшего рядом со мной. Он, надо сказать, был очень удивлен. Настолько, что руки из брюк вынул и шаг назад сделал.
- Рыжуля... Успокойся... - он выставил перед собой вытянутые руки, словно показывая, как в старых фильмах, что с мирными намерениями и без оружия, и подступил обратно ко мне. Судя по его лицу, этот шаг дался ему с большим мужеством. - Не расстраивайся...
Я смотрела на него, смотрела... И внезапно расплакалась. Так обидно стало отчего-то. Так обидно. И папаша - козел. Вот нет других слов у меня. Просто нет. Приманить меня обратно в Питер угрозой лишения наследства... Это насколько он меня не знает! Никто не знает! Никто! Даже этот здоровенный мужчина, с которым я провела замечательные два, практически, три дня, и который меня сейчас так крепко, так трогательно обнимал... Даже он не в курсе, какая я. Кто я. О чем думаю. О чем переживаю. Господи, насколько же я одинока! Мне стало себя еще жальче, и слезы полились ручьем, с всхлипами, истерикой и икотой.
Сергей что-то бухтел мне утешительно, обнимал, гладил. Потом поднял за подбородок, какое-то время рассматривал мои припухшие глаза, красный нос и раскисшие губы. Я жадно искала в его лице что-то, что укажет на то, что он меня хоть немного, хоть чуть-чуть чувствует, понимает.
А он... Начал вытирать слезы с моих щек большими пальцами, руки у него немного дрожали, и та, что держала за талию, сжалась внезапно крепче.
Сергей смотрел на меня с непонятным выражением, которое я по наивности приняла за сочувствие. А потом, пробормотав: