— Не мне тебе объяснять, — начал Федор Алексеевич, — что выражение — здесь пахнет домом, образное и никак не связано с вонью прогнивших за столетие бревен этого прекрасного строения. Да и вообще, этот домик имеет историческую ценность, и разбирание его на бревна можно считать верхом вандализма. И так ведь без нашей помощи разваливается в скором времени.
Мирослав погладил стену.
— Да, нет, сто лет еще точно простоит. Раньше-то на совесть строили… Давай ближе к делу. Что ты предлагаешь?
— Домовенка украсть. Ему сейчас лет сто должно быть, мы ж его младенчиком видели, когда с Пушкиным сюда приезжали старушонке Яковлевой родное гнездо показать. И игрушка для Светланы будет, и дух родного дома для Арины Родионовны.
— Федька, а ты временами, гляжу, не совсем околотень!
Мирослав отбросил в сторону лопату, в свой черед отряхнул перчатки, припал к венцу и прошептал:
— Бабайка, а Бабайка? Выходи!
Тишина.
— Бабайка, выгляни в окошко, дам тебе горошка.
Ответа вновь не последовало.
— Федька, придётся тебе в подпол лезть и вести переговоры с его родителями. Скажи, что на каникулы домой отпускать будем. Надеюсь, у тебя найдутся веские аргументы.
Федор Алексеевич отлепился от берёзы, прошёл по чавкающей жиже вокруг дома, нагнулся, чтобы взойти на крыльцо, и бесшумно отворил дверь. В сенях пахло сухими дровами, сеном и конской сбруей, которой давно не пользовались. Федор Алексеевич выпрямился и тут же с тихим ойком вновь пригнулся, ударившись о висящую над дверью ржавую подкову. В избу дверь была плотно затворена, но незваный гость все равно прекрасно слышал мерное дыхание спящих хозяев. Он присел, чтобы открыть дверь в подпол, но тут в печи за стенкой что-то гулко ударилось о чугунный горшок.
Гость замер, но хозяева не проснулись. Тихо скрипнула дверь, и в сени высунулся лохматый седой старичок с тусклыми глазами. Его льняная рубаха, подпоясанная красным поясом, была вся в саже, а сквозь стоптанные лапти виднелась старая онуча. Он хмуро глянул на гостя, который не поднялся навстречу, потому как знал, что старичок не дотянется ему и до пояса, и разговора по душам не выйдет.
— С чем пожаловал, Федор Алексеевич, чтоб ещё сто лет тебя не видеть?
— И тебе долгие лета, Суседко, и хозяйке твоей.
— Ты мне зубы-то, упырь, не заговаривай, с миром ты не ходишь по домам. Я ваш разговор с Кровавым князем слышал. Не отпущу к вам сына, хоть стращай, хоть не стращай. А попробуешь силой умыкнуть, пеняй на себя. В домовище от меня не спрячешься. Ух, я всю вашу семейку…