Домовой затопал ногами, и дом зашатался.
— Тише ты, — Федор Алексеевич простёр руки в сторону затворенной стариком двери, нагоняя глубокий сон на семейство Трашковых. — Не буйствуй. Гляди, что у меня есть.
Он достал из кармана пряник — пусть старый, немного чёрствый, с обсыпавшейся сахарной глазурью, и мокрый как и его хозяин, но все ещё притягательный для носа домового из крестьянской избы. Федор Алексеевич слышал, как прорезает воздух посапывание старика, но держал лакомство близко к себе.
— Каждый день буду покупать пряник для твоего Бабайки, а в праздник глазированный фрукт у Абрикосовых.
Домовой зачесался — везде, хотя начал с уха. Он не знал, что такое «глазированный фрукт», но ароматный пряник живо будоражил голодное воображение привыкшего к житнику старика. Он даже потянулся к нему руками, но гость с белеющим в темноте лицом только предостерегающе покачал головой.
— Ну так что? Отпускаешь с нами сына?
Старик пожирал пряник глазами. Казалось даже, что из бесцветных, они стали зелёными.
— Не было такого, чтобы в роду у нас упырьские прислужники водились… И не бывать тому…
— Ну поминай как звали.
Федор Алексеевич сунул пряник обратно в мокрый карман, выпрямился и двинулся к двери, помня, что надо успеть нагнуться до встречи с подковой. За спиной раздавалось сопение с придыханием, но ночной гость знал, что домовые запрыгивают только на грудь да и душить упыря глупо. Так же гость понимал, что пока раздаётся сопение, игра не проиграна.
— Живой ребёнок, говоришь?.. Шшшшш
Федька остановился, но не обернулся.
— Родионовну в няньки, говоришь?.. Шшшшш
Федор Алексеевич обернулся. Взгляд его на мгновение задержался на нервно дёргающихся скрюченных пальцах старика, но быстро вперился в его всклоченную макушку.
— В мешке его неси завязанном, — сказал княжеский секретарь сухо. — Мать пусть не убивается, на праздники домой отпускать будем. Шестьдесят вёрст — не тридевятое царство. А лапищи-то свои не тяни. Сначала мешок, потом пряник. Кошку можешь не подкладывать, я сквозь рогожу вижу. Живо!
Домовой кряхтя и сопя полез в подпол. Там что-то зашуршало, заныло, завыло, запричитало. Федор Алексеевич вертел в руках ароматный «аргумент» и слабо улыбался. Переговоры с домовым — это уже ни в какие ворота не лезет, обмельчал… Хоть бы война какая, что ли — пусть мечом не помашешь больше, но вот высосать из врага кровь с чувством выполненного перед матушкой Русью долга любому патриоту-упырю приятно.