— С дощечками, — просто ответила Олечка и чуть задрала подол.
К икрам были прикручены гнилые доски — от разбитой лодки. Нашла она их на дне и привязала к ступне шнурком, тоже со дна речного поднятого, а сейчас подтянула вверх, чтобы не мешали ходить по мостовой.
Федор Алексеевич вернулся в кресло и разочарованно протянул:
— Прогресс на лицо. Деревенские продолжают плести из камыша лапти… Итак… К делу! Вы понимаете, — вдруг перешел упырь на «вы», — многоуважаемая Ольга Тихоновна, что совершили убийство?
— Я совершила месть, — перебила его русалка и выпрямилась, обнажив на шее след от удушения веревкой.
— Убийство, — повторил Федор Алексеевич без всяких лишних эмоций.
Затем велел рассказать правду и предупредил, чтобы не смела врать, потому что ему она и так известна, а это для протокола. Так сказать, чистосердечное признание. И достал чистый лист бумаги. Тогда Олечка попросила перьевую ручку и сказала, что все сама напишет.
— Что? Сказать нечего? — спросил упырь, когда мать Игорушки протянула ему через минуту свое признание.
— Я все написала, — сказала городская русалка, потупив глаза.
Федор Алексеевич опустил свои в лист и замер: признание убийцы студентов было застенографировано, как и положено в суде.
— Из образованных, что ли? Курсистка? А то думал, может наряд и тот украла…
— Никогда не крала. Ничего, — вскинула голову русалка и вперилась честными глазами в наглые черные очи вечно-молодого красавца-упыря. — Кроме рыбы. Но сугубо для пропитания. Об этом тоже писать?
— Не надо. Это к делу по убийству не относится. Ты близорука? — спросил секретарь, ставя рядом с подписью русалки свою, следовательскую. — Оттого столько невинных людей в Фонтанке искупала?
Олечка кивнула.
— Немного, — и засмущалась. — Немного близорука, хотела сказать. А что многим в пальто поплавать пришлось, то верно. Но прошу меня понять и простить: я их лиц долго не могла припомнить, а вот как корюшки наелась, так и память ко мне вернулась. Даже вспомнила, как стенографировать…
И снова глаза опустила.
— Не могу отпустить тебя, девочка, понимаешь? — заговорил Федор Алексеевич тихо. — При всем желании, не могу. Единственное, что могу, отправить тебя в Енисей или на худой конец в Ангару. Про княжество Финское забудь. Сбежать не получится. От княжеского правосудия еще никто не скрылся.
— Но как же Петербург… — заплакала Олечка.
— А надо было в кабинах меньше кататься. Ходить пешком полезнее для здоровья.