Пан Ондржей предупреждал о сумасшествии барона. Я сама видела перепады настроения Милана и слышала его глупые шутки… К тому же, он сам предупреждал, что боится спутать меня с другой женщиной! Как?! Как я согласилась на эксперимент и осталась с ним наедине…
— Отвечай мне!
Я не могла отвечать. Ни за себя, ни за Элишку. Пальцы сжимались все сильнее. Мертвую убить во второй раз невозможно, а вот меня в первый — вполне…
Я ухватилась за запястье душителя, пытаясь убрать его клешню с шеи, потом уперлась барону в грудь. Та была, как камень, и сперва сдвинуть эту глыбу казалось невозможным, но под конец у меня получилось. Барон разжал пальцы, и я чудом упала на подушку и осталась неподвижна. Затем все же моя рука поползла к шее — дышать я продолжала со свистом.
Потом раздался грот. Оглушительный. Я поняла, что Милан отшвырнул прислоненную к пьедесталу крышку. Потом до моих ушей донеслись звуки рыданий, заставившие меня приподняться. Ничего не видно.
Кое-как я вылезла из гроба. Чуть порвала платье. Пустяки… Барон вжался лбом в напольные плиты, словно в покаянной молитве. Я скользнула коленями по ледяному полу. Положила ему на спину руку, и барон сразу перестал дрожать. Но задрожала я, когда Милан стиснул мое запястье, чтобы уткнуться губами в кружево на стиснутых пальцах. Рука ледяная, губы ледяные, поцелуй тоже ледяной. Несравнимо с теми, что барон запечатлел у меня на лбу и на губах, когда я лежала в гробу.
Рука со спины сползла на плечо, но совсем убрать ее я не посмела. Я стала свидетелем приступа. Сумасшествия. Не ярости, не маньячества, а именно безумия, порожденного преступлением и попранной мужской честью. Мне стало жаль барона Сметану, и я окончательно плюнула на музей, игрока и придурошного волка.
Сейчас Милан может проникнуться ко мне добрыми чувствами или же возненавидеть за то, что я видела его слабость и снизошла до жалости. Какой путь он изберет? Если второй, то к черту куклу, собираю манатки и валю отсюда. Встречаю Рождество в Праге и домой.
Сколько мы так просидели на ледяном полу, не знаю. Но меня пробрало до самых косточек. Здесь горячей ванной и кастрюлей с картошкой не отделаешься. Но встать и уйти нельзя. Только если до входной двери, не прощаясь.
— Неужели ты согласилась стать женой пана Кржижановского только из-за своих кукол?
Я даже не вздрогнула от вопроса. Больше, чем я дрожала, дрожать уже было нельзя. Как и медлить с ответом. И я выдала самый правдоподобный:
— Я не согласилась еще. Если у меня не будет здесь работы, то я стану искать ее в другом месте. И пока не уверена, что привязанность Яна настолько велика, что он поедет за мной на край света.