— Настя, у меня кровь идет. Аптечку достань.
Она обернулась, нервно заправляя волосы за уши.
— Пойдем ко мне. Нормально перекисью промоем. И завяжем…
— А как же мама?
Иннокентий спросил совсем тихо, а она закричала в ответ:
— А что мама?! Когда у тебя кровь…
Он сжал губы — угу, добавь еще: и презервативы в машине. Настенька, да как же так вышло, что, даже разменяв третий десяток, ты осталась таким ребенком? — хотел сказать, да промолчал.
— Ну, пошли, раз так.
Мама Насти открыла дверь и обомлела. Непонятно от чего больше — от самого факта появления на пороге гостя или от вида его окровавленной руки. Настя сразу затараторила про немецких легавых, тетку и про то, что Кеша отбил у них Эйты, которая уже тянула его в коридор за поводок, по-прежнему намотанный на руку.
— Проходите скорее на кухню… Пожалуйста … Да не разувайтесь…
Но он все же разулся, не расшнуровывая ботинок, поблагодарил, прошел на крохотную кухню. И впервые остался доволен ее размерами: Настя была близко. Точно щит стояла между ним и матерью. Сама закатала ему рукав, присев рядом на табурет. Мать только принесла лекарства. И смотрела теперь со стороны, от самых дверей, облокотясь на холодильник.
— Неглубокая, да?
Он кивнул — сущие пустяки, царапина. Только он бы тут век просидел, истекая кровью, только бы Настя не убирала прохладных от перекиси рук.
— Скажи, что ты меня укусила! Ну скажи, пожалуйста, — ткнулся он носом в холодный черный нос, когда Эйты, все еще с поводком, напрыгнула ему на колени.
В ответ собака принялась лизать ему лицо, то ли винясь, то ли успокаивая — Мол я, я, не бесись. Но как только нацелилась языком на руку, мать сумела оттащить ее за поводок от стола:
— Пошла вон, — сказала и ушла вон вместе с собакой.
— Тебе не больно? — спросила тут же Настя, и Иннокентий улыбнулся в ответ: конечно, больно, дуреха, но разве мужик признается в этом?
— Сама ж видишь, что пустяки. Царапина. Только вот рубашку испортил.
Настя улыбнулась — широко, но горько.
— Со мной у тебя одни потери: плащ, пиджак, теперь вот рубашка… Что следующее?
Он хотел ответить — сердце, но сам смутился таким мыслям. Сказал просто, тоже с искусственной усмешкой:
— Нервы… Знаешь, сколько я их потерял за эту неделю? Мульён.
Зазвонил телефон. А пиджак лежал в стороне. Настя сама бросилась доставать — ничего, пускай: там всего-навсего пачка сигарет.
— Ты бы хоть чайник поставила, — проговорила из коридора мать.