Генерал Рябокляч со скворчанием, неотличимо напоминавшим звук, с которым уходит из засорившейся раковины грязная вода, втянул в себя остатки кофе, крякнул и со стуком поставил кружку на стол.
— Ну, гости долгожданные, излагайте, с чем пришли, о каком таком деле хотели говорить, — предложил он и бросил в рот виноградину.
— А ты как — в адеквате? — с сомнением уточнил Алехин.
— В адеквате, в адеквате, — буркнул Рябокляч. — Чего ты ко мне прицепился, как классная дама? Отпрыска своего воспитывай!
— А, — безнадежно махнул рукой генерал-полковник, — его воспитывай, не воспитывай… Дурака учить — только портить. И за что мне это наказание?
— На детях гениев природа отдыхает, — изрек Остап Богданович. — Мои тоже хороши. Давеча вон… Э, да что там! Все они нынче такие. А почему? От легкой жизни, вот что я тебе скажу, Гриша, друг ты мой сердечный! Трудностей настоящих в глаза не видели, живут на всем готовом за родительскими спинами, как за каменной стеной, захребетники… Вот сколотить бы из них, генеральских сынков, какой-никакой взвод да отправить на месячишко туда — «на погибельный Капказ, воевать Шамиля», как в песне поется. Ну, или хотя бы на недельку… Шелковые бы вернулись, не парни — чистое золото девяносто восьмой пробы!
— А не жалко? — искоса поглядывая на него через плечо, спросил Алехин. Судя по тону, он все еще сомневался, что Остап Богданович уже «в адеквате».
— Жалко, сил нет, — признался Рябокляч. — А только там, под пулями, одно из двух: пан или пропал, либо грудь в крестах, либо голова в кустах. А тут пропадут непременно, рано или поздно, но пропадут. Покуда мы в силе, еще туда-сюда — ежели что, выручим, не дадим родную кровиночку в обиду. А сами-то они чего стоят? Вот свезут нас на кладбище и сразу пропадут, как те ляхи, которых Сусанин в болото заманил… Ладно, черт с ними, пусть живут, как умеют, учить их и впрямь уже поздно — сами умные, отцу родному рта раскрыть не дадут. Так что там у вас стряслось?
— Вчера я был на приеме у помощника президента, — сообщил Алехин. — Изложил нашу позицию, предупредил, что мы готовим обращение к главе государства и парламенту с предложением… ну, вы знаете, с каким предложением. Говорили битых полчаса, но в итоге он сказал мне то же, что и раньше: президент по-прежнему считает такие жесткие меры преждевременными и, с учетом внутриполитической и международной обстановки, решительно неприемлемыми. Выражаясь простыми словами, мне дали понять, что обращение свое мы с таким же успехом можем написать мелом на заборе. Или гвоздем на стене общественного туалета.