Теперь его безалаберность сыграла на руку Макшарипу: наверное, даже сам пророк не сумел бы заметить убыль одной-единственной маленькой ампулы из этой беспорядочной кучи стекла, а Фархаду до пророка было ох, как далеко.
Не давая себе времени на раздумья, дагестанец отвинтил колпачок водочной бутылки, надломил ампулу и аккуратно, не пролив ни капли, опорожнил ее в бутылочное горлышко. Он завинтил бутылку, закрыл холодильник и спрятал пустую ампулу вместе с отломанным стеклянным носиком в карман.
Макшарип Сагдиев уже забыл, когда совершал нечто, достойное называться поступком, по своей воле, а не по приказу, отданному кем-то, кто присвоил себе право командовать людьми. Теперь, после тянувшегося десятилетиями перерыва, он вспомнил, как это делается, и это оказалось неожиданно приятно. У него будто выросли за спиной крылья; ими было грешно не воспользоваться, и впервые за много лет он вдруг почувствовал, что, наверное, хочет жить, и даже, вполне возможно, сумеет выжить. И не просто выжить, а уйти туда, где его никто не знает, и где его, наконец, оставят в покое…
Он вернулся за стол и в два счета закончил работу над бомбой. Особенно осторожничать не было никакой нужды: творчески подойдя к работе, Макшарип внес в конструкцию некоторые изменения, почти на сто процентов исключавшие возможность случайного срабатывания взрывного устройства.
Осторожный Фархад вернулся не через пятнадцать минут и даже не через полчаса, а почти через час. Исходивший от него запах жареной курицы за это время почти полностью выветрился, зато сивушный дух, и раньше неслабый, заметно усилился. К этому времени аккуратно помещенная обратно в пакет бомба уже лежала в холодильнике. Теперь оставалось лишь включить соединенный с детонатором мобильный телефон, уложить сверху продукты для маскировки, вручить пакет шахидке и отвезти ее к станции метро. Макшарип сделал для этой девушки все, что мог; остальное зависело от нее самой и от воли всевышнего, без которой, как известно, даже лист с дерева не упадет.
— Не спишь? — с каким-то неудовольствием произнес Фархад, окинув взглядом стол, на котором по-прежнему были разложены инструменты, мотки разноцветных проводов и непонятные штуковины, похожие на детали разобранного старого радиоприемника. — Что делаешь?
— Тренируюсь, чтобы не забыть, — сказал Макшарип, что-то сосредоточенно паяя. — Сборка-разборка, время пошло, как в армии, помнишь?
— Не был, — пренебрежительно заявил Фархад, — не помню. Кончал бы ты ерундой заниматься, поздно уже. Чайник поставить?
Макшарип бросил на него короткий взгляд и снова опустил глаза на свое рукоделье. Предложение было странное; обычно татарин требовал, чтобы напарник поставил чайник для него. «Ишак», — подумал дагестанец, безошибочно угадав причину такой разительной перемены.