— Просто Остап, — напомнил Рябокляч, решив, по всей видимости, что младший по званию не уверен, помнит ли он, что разрешил называть себя просто по имени.
На самом деле заминка Федора Филипповича объяснялась намного проще: он чуть было не назвал хозяина Остапом Ибрагимовичем, лишь в самое последнее мгновение поймав себя за язык. Рябокляч не зря жаловался на Ильфа и Петрова: с тех пор, как «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» увидели свет, в сознании многомиллионного населения бывшего СССР имя Остап неизменно ассоциировалось с образом веселого проходимца в капитанской фуражке.
Еще Федору Филипповичу вдруг отчего-то вспомнилось, что, если верить ориентировкам, отчество Саламбека Юнусова тоже Ибрагимович. Ассоциация была поверхностная, первого порядка, и разбуженные ею беспорядочные догадки и подозрения, разумеется, не стоили выеденного яйца.
— Извини, Остап, — повторил он. — Я-то, в отличие от тебя, не в отпуске, да и утро на дворе, какие уж тут рюмочки!
— Это да, — сочувственно покивал бритой головой Рябокляч и звонко прихлопнул на голой ноге комара. — Так у тебя ко мне дело, что ли? — спросил он, и в его голосе прозвучали нотки легкого разочарования.
Федор Филиппович помедлил с ответом. Мелкий дождь негромко шуршал по тенту, под которым они сидели, до блеска отмывая изумрудную траву идеально ровного английского газона. В одной из многочисленных комнат краснокирпичного куреня потомка запорожских казаков Остапа Рябокляча работало радио. Передавали песню ансамбля «Машина времени»; песня имела ярко выраженную пацифистскую направленность и, если бы не мастерство исполнителя, здорово смахивала бы на рифмованный агитационный плакат. Генерал Потапчук никогда не был знатоком музыки, особенно современной, но «Машину», как правило, узнавал. С данным ансамблем у него были связаны личные воспоминания: на заре своей карьеры лейтенант КГБ Потапчук одно время «присматривал», как выражался его тогдашний шеф, за этой разбитной компанией волосатиков — спору нет, талантливых, но неосторожных и чересчур острых на язык. Потом ему доверили другой, более ответственный участок работы, и на память о тех днях у него осталась только магнитофонная бобина с ранними записями «Машины времени» — большая, архаичная, в потертой картонной коробке, на которой рукой лидера группы было написано: «Самому верному и профессиональному из наших поклонников». Слово «профессиональному» было дважды жирно подчеркнуто; это двойное подчеркивание Федор Филиппович расценил тогда и продолжал расценивать сейчас как знак того, что в те времена его профессионализм оставлял желать много лучшего.