Видимо, именно в силу этого обстоятельства угрюмый Макшарип почти не выходил из квартиры, предоставляя Фархаду в одиночку поддерживать связи с внешним миром. С Макшарипом было скучно, но спокойно: он почти все время молчал, смотрел телевизор и обращал на Залину ровно столько же внимания, сколько на любой другой предмет обстановки — стул, стол, кровать или шкаф.
Фархад, напротив, был весел, приветлив и разговорчив, но Залина его побаивалась, поскольку он был молод и посматривал на нее с откровенным интересом. Впрочем, ничего лишнего он себе не позволял — по крайней мере, пока.
Именно Фархад более или менее разъяснил Залине ее нынешнее положение. Когда ее, окаменевшую от горя и ужаса, привезли из Лужников, куда прибыл махачкалинский автобус, в эту квартиру, она была уверена, что дни ее сочтены, и успела сто раз мысленно попрощаться с родными. Но никто не стал силой надевать на нее начиненный тротилом пояс шахидки и тащить ее за руку в метро или другое людное место, по дороге уговаривая принять мученическую смерть за ислам. Напротив, ей показали комнату — маленькую, но отдельную, с кроватью, шкафом и даже столом, дали чистое постельное белье и напоили чаем. Выпив всего одну чашку, Залина почувствовала, что ее неодолимо клонит в сон. В этом не было ничего удивительного: всю ночь она проплакала, уткнувшись лицом в пахнущую соляркой и чужим потом спинку автобусного сиденья. Она уснула около десяти утра и проспала почти полные сутки.
Проснувшись и вспомнив, где она и зачем, Залина снова заплакала. И тогда заглянувший в комнату Фархад спросил:
— Почему плачешь, красавица? Радоваться надо! Ты же сама хотела поехать в Москву и стать шахидкой!
— Больше не хочу, — призналась Залина, воздержавшись от подробностей, которые могли серьезно навредить брату. Навредить Мамеду сильнее, чем он навредил себе сам, было уже невозможно, но Залина этого не знала. — Я еще не готова, — добавила она.
Фархад рассмеялся.
— Смотрите на нее! — обращаясь к невидимой аудитории, воскликнул он. — Она больше не хочет! Она не готова! Ай-ай, горе нам! Что же мы будем без нее делать?! Стыдно, — добавил он уже другим, по-отечески укоризненным тоном. — Такая красивая и такая глупая, э! Ты что, вправду думала, что тебе сейчас дадут в руки бомбу и пошлют взрывать Кремль?
— Почему Кремль? Что-нибудь другое… — не придумав более достойного ответа, растерянно ответила Залина.
На этот раз татарин расхохотался во все горло, держась за живот и утирая кулаком навернувшиеся слезы.
— Держите меня, я сейчас упаду! — восклицал он, заливаясь смехом. — Что-нибудь другое! А что тебе больше нравится, скажи, Генеральный Штаб или Лубянка? Ты посмотри на себя, сестренка! Ну какая из тебя шахидка? Вчера ты сказала: хочу быть как Джанет Абдуллаева. Сегодня ты говоришь: нет, больше не хочу, передумала. Не готова. Правильно, не готова! И кто тебе, такой, доверит серьезное дело? Хорошо, что ты сказала об этом сейчас. А если бы потом, а? Села с бомбой в поезд метро и сказала: нет, не хочу. Милиционер к тебе подошел, а ты ему: не хочу взрываться, заберите у меня эту гадость! Я не готова… Бомбу заберут, тебя заберут, станут допрашивать, бить, запугивать… Все, что знаешь, им расскажешь, сама в тюрьму сядешь, хороших людей погубишь, делу навредишь, род свой навек опозоришь, и все тобой будут недовольны: Аллах будет недоволен, родители, земляки, мы с Макшарипом, и ты сама себя станешь до конца дней ненавидеть… И кому это надо, скажи?