— «Такая простая вещь»? — Догадалась я. — Я люблю эту песню.
— Это моя самая любимая у него.
Он откинулся на спинку кресла и наблюдал, как я расхаживаю по его кабинету. Я расправила плечи и обошла его кровать.
— Мне нравится еще «Укрытие».
— Это классика.
— У тебя хороший музыкальный вкус, — заявила я ему. — Есть что-нибудь такое, в чем ты не силен?
Он усмехнулся.
— Все зависит от того, кого ты будешь спрашивать об этом.
Я тихонько рассмеялась и сбросила туфли. И была рада, что наконец-то от них избавилась.
— Лгунишка.
— Я мастер во многом, но уверяю тебя, есть много людей, которые думают, что я ни в чем не силен.
— Например? — Я взглянула на него, приподняв бровь.
— Мой отец.
— О, — прошептала я. — Ну, я бы поспорила с ним об этом, потом ты помнишь, что его мнение не имеет значения.
Пенн усмехнулся.
— Он с тобой не согласится.
— Ну, сегодня ты живешь совсем другой жизнью, помнишь? Ты не должен жить в соответствии с его ожиданиями. Ты можешь просто быть самим собой.
Он слегка наклонил голову и посмотрел на меня, будто я была загадкой, и он не мог меня понять. Будто то, что я сказала, действительно, произвело на него впечатление.
Я отвернулась от его взгляда и продолжила обходить комнату, подойдя к ночному столику. Вытащила его блокнот из-под завала книг и подняла его вверх.
— А, знаменитый блокнот.
Я открыла кожаный переплет на первой странице, но прежде чем успела прочитать хоть слово, Пенн тут же захлопнул обложку.
— Тебе не стоит в него заглядывать.
— О, — сказала я удивленно. — Это твой дневник?
— Хуже. — Он взял из моих рук потертый кожаный блокнот. — Философский бред. Если ты начнешь читать, то я покажусь тебе скучным до слез.
— Я в этом сомневаюсь.
— Ты не захочешь читать мои этические диатрибы. Поверь мне, — сказал он, возвращая блокнот на место.
Мне все же хотелось заглянуть в его блокнот и прочитать его этические речи. У меня было такое ощущение, что там обязательно должно быть что-то сочное и интересное, если он не хочет, чтобы я это прочитала. В то же время я знала, что это неприлично, потому что я тоже не разрешала другим читать свои сочинения. Я слишком стеснялась, чтобы выставлять себя на всеобщее обозрение. Я хотела только одного — стать писателем, но разрешать другим читать мои сочинения, это совсем другое дело. Писать было намного легче, чем выслушивать потенциальную критику. Или, как я всегда считала... неизбежную критику. Когда-нибудь я скажу свое слово, стану автором, а не просто писателем, но сейчас я понимала, почему Пенн не готов познакомить меня со своими взглядами.