Профессор отвлёкся. Верхняя голова его, седая и чешуйчатая, начала ритмично кивать в такт рождающемуся в глубинах могучего разума новому, гармоничному звуку.
Студенты замерли. Ясный, искрящийся всеми цветами радуги мир, завис над головой профессора и вращался, вращался, загораясь всё новыми оттенками смыслов!
Профессор встрепенулся, легчайшим дуновением отсёк только что рождённую планету от мысленной пуповины и нужной фразой транспортировал её к недавно созданному группой преподавателей молодому солнцу, вращающемуся в мыслеклетке под потолком аудитории.
Ещё несколько секунд студенты любовались гармоничным движением новой планеты. Потом профессор покивал ей напутственно, боясь даже случайным дыханием сбить предыдущую настройку. И лишь убедившись, что слова его полностью реализованы в пространстве, замкнул мыслеклетку и вернулся к прерванной лекции.
— Каждое слово, разумнозвучащие вы мои, имеет глубокие психолингвоконструктивные корни! — Тёёосифат Йозибопьевич взял глубокомысленную паузу, и перед студентами завертелись недотрансформированные слова и недосказанные предложения. Профессор умело не дал им обрасти материей, развеяв неудавшиеся образы. — Сколько раз в практике создания миров упущенные нюансы смысла приводили к последующим планетарным катастрофам? А? А неправильно выбранные слова?
— А можно ли создать мир не словом, а как-нибудь иначе, — раздался робкий голос из-за первой парты.
Если бы там не возлегал круглый отличник и любимец всей кафедры Вращающихся Смыслов, профессор пресёк бы еретический вопрос тут же. Но он любил Иепушовца и полагал, что тот подаёт большие надежды.
— Дерзание — благо, мой юный друг. Но представьте, разве возможно тонкими и слабыми руками вашими забивать гвозди? А как прикоснетесь вы к пламени, чтобы хотя бы… гренки себе поджарить? Создающий не способен и часа прожить, не пользуясь силой слова. Руки наши слабы, тела — не вынесут холода, если силою слова не создадим мы себе одежды, расстояния покажутся огромными, если не будем переноситься куда желаем со скоростью озвученной мысли… Другое дело — красота и уродство. Многие спорят, возможно ли совместить их в едином творении?
Профессор задумался вдруг так глубоко, что тело его заколебалось над кафедрой. О чём он думал? О жизнеспособности ли сотворённого самыми лучшими словами? О трудностях ли, которые выпадут на долю новым слабым и ещё не обученным говорить? А может быть он провидел уже в недоговорённом Иепушовцем что-то нелепое и странное? Так или иначе, сомнений своих он не озвучил.
— И всё-таки… дерзайте, мой мальчик… — произнёс Тёёосифат Йозибопьевич, и движением ресниц верхней головы завершил аудирование.