(Отрывок из романа)
1
Драматург Березуцкий страдал с похмелья. На столе среди хлебных крошек и грязной посуды обрывок серого картона при поддержке химического карандаша, сообщал ему, что семейная жизнь его, кончена и вернуть ничего нельзя. Текст был слякотный и торопливый: «Ты достал. Не ищи меня больше». Так пишут, будто тянут невод. Уже чаяли распластать улов на палубе, а сеть возьми и прохудись, и рыба ушла, и злоба душит как клопы в теплотрассе, а вот пенять некому… «Сама виновата, не нужно было выёживаться и строить из себя Сару Бернар в леспромхозе… Да, ещё бежать в ночь впереди паровоза». Осади Юлия чуть назад, он бы и сам, может быть, через пару дней, сделал тёте ручкой. Без всяких истерик и угроз. «Дёшево всё! Ой, дёшево! Хотя, падение дражайшей половины, с высоты, при нынешних вялых обстоятельствах, выглядело бы весьма сюжетно. Какие-нибудь олени из жёлтой прессы непременно бы, от топтались по их тухлому ягелю, а как же: „Известный писатель примитивист, замеченный в склонности к марксизму выбросил жену с балкона“. Да и бес с ними, со всеми…» Березуцкий, отыскал «королевский бычок» в пепельнице. Опробовал пальцами его убедительную плотность. Раскурил и двинул в поисках горячительного. Где-то, несомненно должно быть заныкано:
«Когда сушняк душил с утра.
В дому где, проклята любовь.
И счастья жития, лишился.
Нечаянно из тьмы веков,
Флакон портвейна мне явился.
Как Небо возблагодарить,
За дар, ниспосланный, случайно?
Не ведаю, но, может быть, вина,
Налью. И мне откроют, боги тайну?»
(типа А. С Пушкин. Том Второй. Страница двести пятнадцатая.)
И правда, в углу за креслами притих «Крымский Красный» ноль тридцать три. Как говаривала бабушка, приучая Березуцкого, чуть не с пелёнок, всё и вся прятать по углам: «Не ищи то, что тебя само, и так найдёт». «Вполне хватит чтобы «каску» поправить». Присев Березуцкий, сделал из «горла» блаженный глоток и грязь Мира едва отступила от него, но лишь затем, чтобы, изготовится для нового выпада, в его сторону. «И ведь верно, если здраво оценивать весь тот бардак, случившийся вчера в театре. Теперь понятно от чего повсюду так остро, пахло мышами и пылью. «Так пахнут бедствия земные, час предвещая раковой». Воистину был прав Вольтер: «Не всякая усмешка богов, от доброты, иногда это — оскал дьявола».
В верхнем фойе где по табельным дням клубились только избранные и даже чистую публику пускали лишь в особых случаях Березуцкий без толку продавливал плюш уже двадцать минут в ожидании Завлита Смычкова, этот «гигичпок» во фраке, бессовестно опаздывал. Смычков позвонил, ему накануне. Весь в мыле, и отчаянно грассируя в трубку, понёс околесицу с такой деспотичной дикцией, будто изучал «Великий и Могучий» в чайной за арыком, на краю Ферганы, а не в столичном университете: