— Не ори, дура… Всё. Пошли. Или может, кто обделался с непривычки? — Насмешливо спросил друзей Ломидзе.
— Что ты, как можно…? — Ответил взволнованный Ваничка уже распахивая тяжёлую входную дверь…
Полумрак церковной лавки пропах апельсинами, корицей и ещё какой-то дрянью настолько сильно щекотавшей ноздри, что хотелось чихнуть. В помещении людей было, как сельди в бочке и двое вошедших только добавили тесноты. Елисо и Ваничка стали продвигаться вдоль прилавка прицениваясь к товарам и наблюдали за дверью в глубине помещения, из которой, то и дело входили и выходили люди. Поскольку они и ранее часто бывали тут, и даже делали мелкие покупки, крестик, цепочку для часов, иную копеечную дребедень, то стали как бы, частью пейзажа и на них никто не обратил внимания, что собственно и было нужно. Наконец, из задней комнаты показался мужик в бархатных штанах и мещанской поддёвке. Это сторож Евлампий Мезенцев тянул майдан на просушку. Выставив вперёд живота обитый железом ящик, он как сохатый пёр к выходу матерясь и отдавливая посетителям ноги:
— Поберегись суки! Сдай назад, падла, кому сказал! Нишкни стерлядь ползучая! Назад гниды! — Пробивался Евлампий к выходу. И так было всегда, и вчера, и позавчера, но вряд ли случится завтра. Потому что, как только сторож поравнялся с ними, Елисо выхватил револьвер и упёр оружие в его бородатое лицо.
— Руки в верх! Замочу гангрена! Бросай хурду! — Сообщил ему Елисо и с мясом принялся выдирать ручную кассу.
— Всем лежать на…! — Вторил своему командиру Ваничка, явив из своего вонючего свёртка здоровенный маузер. — Приморю как клопов земноводные! — вполне научно выругался он, и для острастки пальнул в потолок.
Посыпалась штукатурка, в ушах у присутствующих сделался звон. Не особо желая гибнуть за чужое добро сторож Евлампий обмочил штаны и сдал боевикам ящик.
Дуркуя и захлёбываясь адреналином Елисо Ломидзе окованной кассой высадил здоровенное окно в лавке и вместе с ливнем осколков вывалился на улицу, умудрившись при этом порезать руку. Следом за ним, выпорхнул Ваничка, потирая на бегу, ушибленную пятую точку.
Котэ Цинцадзе с начала «экса» уже «тёрся» возле, и как только услышал выстрел, запрыгнул в фаэтон, долбанул кучера револьвером по черепу и уже горячил коней. Совершенно наплевав на безжизненное тело, торопливо скинутое на летнюю землю. Елисо и Ваничка проломились сквозь образовавшуюся на площади толпу зевак и свалив добычу в фаэтон, запрыгнули следом.
— Мамой прошу, Генацвале! Погоняй! Дрюкать, потом, станешь, да! — бешено заорал Елисо Ломидзе, когда первые свистки и пули, наконец опомнившихся городовых, стали ложится рядом.