— Снова прошлое? — и не вопрос даже, констатация факта.
Игнат кивает, а Ася протягивает ему сигареты и зажигалку.
Закуривает…
…Со временем Ася ожила, стала снова улыбаться. И рисовать. Желающих разукрасить свое тело оказалось не так уж и мало. Но это потом, а сперва она боялась. Отказывалась рисовать что-то на людях. И чтобы побороть ее страх, Игнат стал ее первым клиентом.
— Ты серьезно? – улыбалась Ася, когда он разделся и заявил, что она может использовать любую часть его тела. Игнат кивнул.
— И ты не боишься? – не унималась Ася, рассматривая его, словно видела впервые. — Татуировка – это же навсегда. Или тебе сделать временную? Кажется, такие тоже есть… - она призадумалась, закусив кончик карандаша.
— Делай, какую хочешь, - улыбался Игнат тому, как она разглядывала его, будто диковинную зверушку.
— А рисунок?
— Целиком и полностью отдаюсь твоей фантазии, - он развел руками.
— И где хочу? – она лукаво сощурилась, скользнув взглядом по его бедрам и ниже.
Игнат усмехнулся, расстегнул ремень.
А Ася хохотала так счастливо и заливисто, что не удержаться.
Их поцелуй был со вкусом акварели и смеха. Нежный, долгий и непозволительно искренний. Единственный, который так и не перерос в нечто большее…
…Игнат выдыхает облако дыма. Смотрит в ночное небо, где висит бесстыжая луна. В ту ночь тоже было полнолуние. И Ася сделала-таки ему татуировку.
«Only God can judge me» у самого сердца.
— Если ты не веришь в Бога, — сказала она в ту ночь, растирая пальчиками заживляющий крем по витиеватым буквам на его груди, — Он будет верить в тебя.
И Он верил, раз Игнат, чье тело трижды пробито пулями, до сих пор топчет эту землю.
— Ася… — сглатывает колючий комок, внезапно забивший глотку.
— У него семья, Игнат, — перебивает Ася с печальной улыбкой. И у Крушинина, повидавшего на своем веку столько дерьма, что хватит на десяток жизней, в груди болезненно сжимается.
— У него дочь, Ася. Всего лишь ребенок…
— Всего лишь ребенок, — эхом откликается Ася. И он слышит боль в каждом ее вдохе и выдохе, в каждом слове, произнесенном вслух и невысказанном. — Его дочь.
И тут же вздыхает, кладет розу на подоконник рядом с чашкой Игната.
— Зачем он вернулся, Игнат? — и смотрит так, что кишки наружу выворачивает. Он пожимает плечами, уходя от ответа. — Ты же его лучший друг! — она впервые за десять лет повышает голос. Сжимает кулаки, яростью нокаутируя его. — Ты не можешь не знать!
— Мы не виделись десять лет, Ася, — спокойно парирует Игнат, на этот раз отделываясь полуправдой.
— Врешь.
— А если скажу, что он прилетел за тобой?