— Это не фарс, Оль, — качаю головой, едва она приближается еще на шаг. Ольга понимает сразу, останавливается, словно в стену врезается. — Я люблю свою жену и намерен прожить с ней долгую и счастливую жизнь.
— Даже так? — похоже, мое заявление ее обескураживает. Она отступает на шаг и садится на диван. Ровная спина, руки сложены на коленях. Просто чертова отличница. И это неожиданно злит, как и ее намерение продолжить разговор.
— Я думал, ты все поняла в нашу последнюю встречу, — пожимаю плечом. — Если не поняла, то повторяю: между нами все, Оля. Теперь у нас разные пути. А обсуждать свою женщину с тобой я не намерен. Так что… — подхожу к двери, отпираю ее (вот это меня вырубило, что даже не услышал, как Ольга ее заперла!) и распахиваю, молча предлагая ей уйти. Уйти достойно, без слез, истерик и никому не нужных скандалов.
Ольга не спешит, словно дает мне возможность рассмотреть то, от чего отказываюсь. Рассмотреть и передумать. Но меня не впечатляет. Когда-то я повелся на красивое тело и не глупую, все понимающую, как мне тогда казалось, женщину. Женщину, которая, пусть ненадолго, но помогала забыть о той, что снилась каждую ночь.
— А твоя жена в курсе, с кем ей придется тебя делить, Чехов? — спрашивает, припирая меня своей «четверкой», Прижимается так тесно намеренно, чтобы ощутить то, чего нет.
И да, я понимаю, о чем она. О кладбище и могиле. Тот раз, когда она узнала о Незабудке и катастрофе. Проследила за мной, когда я стал меньше уделять ей внимания. Когда работа взяла в оборот и я пропадал в командировках где-то на краю мира. Когда накрывало не по-детски и единственным спасением было свалить в жаркую Африку, погрузиться в чужую боль, чтобы не чувствовать своей. Говорят, время лечит. Полная чушь. Нихрена оно не лечит. И ничего не меняет.
Хотя в моем случае — оно изменило многое. И вернуло самое главное.
— Ты никогда ни с кем меня не делила, Оля, потому что я никогда не был твоим, — ставлю жирную точку не только в разговоре, но и в наших отношениях.
Но дрянное предчувствие не оставляет, даже когда Ольга, поджав губы и, не растеряв достоинства, молча уходит. Оно зудит в висках, сверлит затылок.
Чтобы хоть как-то отвлечься, набираю Незабудку. Просто услышать ее нежный голос, пропустить его по венам, как самый действенный анестетик. Просто убедиться, что причина моего муторного состояния — не она.
Но едва я беру телефон, как в мой кабинет вваливается взъерошенный и какой-то потрепанный Кот. Одетый явно наспех, нервными движениями поправляющий то и дело съезжающие на кончик носа очки. Пока не срывает их и не швыряет на стол. Плюхается на диван и зависает в одной точке. Поднимаюсь из-за стола, запираю дверь на ключ и, подперев ту плечом, скрещиваю на груди руки.