— Богдана, — зову, и она вздрагивает, пятится назад и мотает головой. И тут же всхлипывает, когда мокрая ткань путается в ее...босых ногах. Что за херня тут творится?
— Ладно, — вздыхаю, примирительно вскинув руки. — Не нравится Богдана, — и снова рывок назад и выставленная вперёд ладошка. Черт, что же случилось, что она даже собственное имя боится? — Земляничкой будешь? — ведь ты так похожа на свою мать. — Землянику любишь?
Качает головой.
А следом:
— По-мо-ги…
И ветер воет в черной пустоте. Огромная дыра в ничто, где надрываются мои демоны. И голова раскалывается. Нужно лекарство, иначе накроет по первое число. Только...нельзя бросать ее. Никак нельзя.
— По-мо-ги, — и протягивает мне кулачок. Осторожно продвигаюсь к ней на полшажочка. Богдана разжимает пальчики и роняет мне на ладонь раскрытый медальон. Смотрю на украшение: серебряный домик, ручная работа, очень искусная. А внутри маленькое фото и гравировка. Вода стекает по лицу, размывает снимок и буквы. Стягиваю с вешалки куртку, вытираюсь и кажется, подыхаю просто на месте. В медальоне моя фотография. Чёрно-белый снимок, где я с большим трудом пытаюсь быть серьезным, потому что Ксанка просила не ржать, как идиоту. И пока я пытаюсь понять, откуда у Богданы этот медальон, она снова тянет меня за майку:
— Помоги, па-па, — и падает, как подкошенная, прямо мне в руки.
Ее слова звенят в ушах, заглушая дикую какофонию демонов, загоняя их по темным углам. Ее надломленный голосок, такой тихий, угасающий. И она сама такая хрупкая, словно хрустальная. Я держу ее на руках, прижимая к себе, пытаясь растормошить и...ничего не могу сделать. Паника обнимает ледяными пальцами, звенит позвонками, вынимая их по одному...выбивая почву из-под ног. Паника сжимает в кулак сердце, хрустит ребрами и распугивает к чертовой матери всех демонов, которых десять лет психушки так и не усмирили.
Опускаюсь на колени, легонько встряхиваю Богдану. Но та словно тряпичная кукла поднимается и опадает. Безвольная. Сломленная. С изрезанным лицом. Бледная. Словно неживая. И мир плывет перед глазами.
Боль прожигает раскалёнными иглами, впрыскивает в застывшие вены дозу адреналина. Бросаю взгляд в сторону и выхватываю мутным взглядом рыжий комок, впившийся в лодыжку. Встряхиваю головой, отгоняя суку-панику.
— Клякса, брысь, — шиплю на кошку. Та смотрит недоверчиво, не разжимая хватки. Боль отрезвляет. Умная тварь, надо же. — Брысь, я сказал! — рявкаю.
Поднимаюсь на ноги и в гостиную. Укладываю Богдану на диван, на шее нащупываю пульс. Сильный, ровный. Это хорошо. Облегчение подкашивает колени и я опускаюсь на пол, но тут же срываюсь с места. Нахожу телефон, попутно прихватываю ножницы. Осторожно разрезаю платье, снимаю с Богданы и закусываю губу, потому что полное дерьмо. И мои демоны рвут поводки и ошейники, скалят свои пасти, потому что её узкая спина в ссадинах и царапинах. И я хочу убить того, кто сделал это с моей девочкой. В аптечке нахожу нашатырь, бинты, перекись. Возвращаю Богдану в сознание. Она громко чихает и жмурится, как Клякса, развалившаяся на подушке рядом. А потом вдруг вся подбирается, подтягивает к животу коленки и перехватывает мое запястье с флакончиком. Я сказать ничего не успеваю, а она, как заправская ищейка, втягивает своим маленьким носиком мой запах и моментально расслабляется.