А я…смотрю на боль, темными смерчами закручивающуюся в ее красивых глазах, и понимаю, что собственными руками выложил каменные ступени в бездну. И я не только прошел полпути, но и утянул свою прекрасную Бабочку с собой. И мне абсолютно похер, в каком виде: хоть пришпиленной к бархату, хоть в стеклянной колбе. Плевать, потому что она будет рядом, даже если будет ненавидеть меня.
Она слетает с кровати молниеносно, едва заканчивает разговор с сыном. Мечется по комнате, ища свою одежду. Но вместо нее одни лохмотья. И я смотрю на ее жалкие попытки одеться и ни хрена не делаю, чтобы ей помочь.
— Стас, — вдруг выдыхает с таким отчаянием, что мне хочется вжаться в стену за спиной и никогда не слышать этот ее надреснутый голос. Но я упрямо стою на месте, встав с кровати, едва она ответила на звонок. — Стас, мне нужно… — делает глубокий вдох, выдыхает. — Мне нужно в город. Звонил Даня. Сергей в больнице в коме. Мне нужно…
— Нет, — сухо и равнодушно, сдерживая рвущихся наружу демонов. Я накормлю их позже. Не сейчас, когда она рядом, такая потерянная и сломленная моим резким отказом. И черти довольно скалятся, предвкушая новую порцию моей прогнившей души.
— Я… — растерянно хлопает своими невообразимо длинными ресницами, не веря, что я отказал. Да, Бабочка, я разрушил все твои воздушные замки, потому что я циничная сволочь, привыкшая получать свое любыми путями. А ты – моя. Все очень просто. — Стас, там Даня…Он один не справится.
— Твой сын большой мальчик. Справится. И он не один. Милка ему поможет, можешь не переживать.
— Я нужна ему! — упрямится, вплетая в вихри боли острые шпили злости.
— Кому именно? Своему ублюдочному муженьку или сыну, давно положившему хуй на тебя?
Ее руки сжимаются в кулачки, губы — в тонкую полоску, а в глазах…таких синих и невыносимо ярких стынет холод. Настолько осязаемый, что у меня немеют пальцы. Прячу их в карманы брюк, которые натянул, пока она слушала сына в трубке.
— Тогда я поймаю попутку, — кивает сама себе, натягивает длинную юбку на грудь, превращая ее в нелепое платье, и разворачивается ко мне спиной.
Такая гордая и такая до тошноты правильная, что хочется хорошенько встряхнуть ее.
Но у меня другие планы. Потому что если прикоснусь к ней – сорвусь к чертям. И тогда от нас не останется нихера, кроме бездны и чертей, вылезших из темных углов.
— Вперед, — бросаю ей вслед, — а я верну все долговые расписки Звонарю. То-то его шакалы обрадуются. До сих пор слюной истекают по твоей хорошенькой заднице.
Она замирает в дверях. Ровная спина, сжатые кулачки.