И эгоистичный ублюдок внутри меня пляшет лезгинку в приступе необузданной радости. Он доволен, потому что нет лучшего комплимента, чем признание женщины, что именно ты подарил ей самый лучший оргазм, даже если не притронулся к ней и пальцем.
— Это всего лишь прелюдия, Бабочка, — усмехаюсь я, на короткий миг представляя, как она будет стонать подо мной, пока я буду вбиваться в нее с диким отчаянием.
— Ты ничего не понимаешь, — в уголках губ притаивается грусть.
О нет, Бабочка, только не сейчас. Нахер тоску и уныние — их по горло в больнице. Завтра. Это будет завтра…
А сейчас...этой ночью...я отчетливо слышу ее надломленный голос, который вытянул меня с того света. И ее слова, пока я, как идиот, шатался по ту сторону жизни.
Рывком поднимаюсь с кровати и тяну ее за собой. Она послушно переступает ногами, пока я веду ее в гостиную, где стоит старенькое немецкое пианино. Оставляю в пороге, а сам открываю крышку и несколько долгих мгновений смотрю на черно-белые клавиши, к которым не прикасался...давно.
Сажусь за пианино и осторожно трогаю клавиши. Они отвечают мне тихим вздохом в унисон со всхлипом Евы. Она сидит у стены и смотрит на меня так, словно в целом мире не осталось никого, кроме меня, пианино, музыки и слов…
— Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой, — и голос хрипнет, ломается от боли, что рвет в хлам и без того изодранную душу.
Пальцы бьют по клавишам, выдирая нужные ноты. И пианино дышит музыкой, плачет вместе с Бабочкой….
Я слышу ее всхлипы сквозь собственный голос и стон клавиш…
— ...Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи? я вернее пса…
И роняю голову на раскрытые ладони, чтобы услышать совсем близко, на изломе дыхания:
— Я уже тебя отвоевала…
Сколько я так сижу, чувствуя ее горячее дыхание обнаженной спиной, не знаю. Кажется, если пошевелюсь, мир рассыплется на осколки, и в них я потеряю себя и свою Бабочку, которая жмется так, словно я ее спасательный круг в шторме.
— Ева… — шепчу, целуя ее подрагивающие ладошки.
— Ты все слышал…
Прихватываю губами каждый ее тоненький пальчик и улыбаюсь отсутствию обручального кольца. Так легче представить, что она только моя.
— Но как? — мягко касаясь губами затылка у корня волос, прошивая током позвонки.
— Просто ты моя, Ева…
— Твоя… — вторит тихим шепотом, словно сама боится произнесенных слов.
Резко разворачиваюсь, ловя ее губы своими.
Наш поцелуй долог и нежен. У него вкус соленых слез и прогнившего одиночества. Он горек и упоительно сладок, потому что возрождает нечто новое, настоящее и настолько живое, что все кажется настолько ярким и острым...