С гулко забившимся внезапно сердцем Нино решительно шагнула к двери дома, на котором был заветный номер, и позвонила.
Дверь распахнулась несколько мгновений спустя и пожилая женщина лет, должно быть, семидесяти с чем-то, воззрилась на нее, подслеповато щурясь, а затем потрясенно зажала рукой рот. Прошло несколько секунд молчаливого созерцания, прежде чем она вдруг крикнула куда-то в глубину дома - с характерным акцентом, но по-русски:
- Татия! Тамрико вернулась!
Нино открыла было рот, чтобы объяснить, что она не Тамрико, но тут на пороге появилась ещё одна женщина – вероятно примерно того же возраста, что и мать Нино и, приобняв старушку за плечи, сказала:
- Мама, ты же знаешь, что Тамрико давно пропала, - и, переведя взгляд на Нино, с улыбкой проговорила:
- Извините, она… Господи!
С этим восклицанием она уставилась на Нино также ошарашенно, как перед этим смотрела ее мать, а сама Нино стояла перед ними и чувствовала, что не в состоянии сказать в ответ ни слова.
Они кого-то в ней узнали – это было очевидно. Значит, скорее всего перед ней были именно те, кого она искала. Родные ее отца.
- Простите, вы… очень похожи на одну девушку, - наконец очнулась младшая из женщин и, распахнув дверь шире, пригласила:
- Проходите.
Чуть замявшись, Нино шагнула внутрь и, дождавшись, когда за ней закроют дверь, сказала:
- Здравствуйте. Меня зовут Нино. Нино Тодуа, - добавила она и внутри у нее что-то дрогнуло, когда она увидела, как изменились в лице обе женщины.
- Дочка Давида, - прошептала та, которую звали Татия, а пожилая женщина, так и не отнимая от лица рук, внезапно расплакалась.
- Проходи… проходи же, - очнулась наконец первой Татия и, взяв Нино за руку, повела ее в комнату и, с видным невооружённому глазу волнением, усадила на диван. Какое-то время, показавшееся Нино бесконечным, но вместе с тем – безгранично малым для осознания всего произошедшего, они, все трое, молча разглядывали друг друга, а затем, все также не говоря ни слова, Нино достала из сумки письмо отца и протянула его Татии.
Той хватило одного-единственного взгляда, чтобы понять, что за бумагу она держит в руках.
- Письмо Давида, - сказала она и тоже заплакала, и Нино внезапно поймала себя на том, что по ее собственному лицу также катятся слёзы.
А затем, не добавляя больше ни слова, обе женщины просто кинулись к ней и сжали в объятиях.
- На самом деле, это письмо – только часть дневника, - сказала Татия, когда им всем наконец удалось успокоиться и снова обрести способность говорить. Минутой ранее Нино узнала, что Татия приходится ей родной тётей, а ее мать, бывшая, соответственно, и матерью отца Нино, - бабушкой.