Вот и сейчас дорогой дядюшка по материнской линии беззаботно выложил ей все необходимые сведения, стоило только доверчиво улыбнуться и слушать его, буквально заглядывая в рот. Последнее могло показаться делом не слишком приятным, ибо дядюшкины зубы так пожелтели от беспрестанно перемалываемого ими табака, что представляли собой зрелище не слишком эстетическое, но на подобные мелочи Настасья давно привыкла внимания не обращать. И хотя дядюшка был слишком умен, осторожен и профессионален, чтобы выдать ей все подробности того, что она хотела знать, и его расплывчатых полунамеков Оболенской было достаточно, чтобы понять, что она идет по верному следу.
Склонившись над вышиванием, Настасья покорно кивала после каждой фразы Аниса Виссарионовича Фучика — а именно он сидел сейчас перед нею и с гордостью рассказывал о важном деле, порученном его агентству, кажется, впервые за все существование оного — если, конечно, не считать делами крайней важности расследования о пропавших курах у помещика Заславского (говоря, как на духу, Оболенская от него, будучи на месте кур, тоже непременно сбежала бы, а потому и состава преступления в данном деле не видела) или потерянные женой все того же Заславского свадебные чулки, на которые мог покуситься разве что сумасшедший — так вот, если не считать всех этих весьма захватывающих расследований, обычно агентство дорогого дядюшки ничем интересным не занималось, а потому догадаться, что на сей раз ему поступил заказ из ряда вон выходящий, не составило Оболенской труда. Игла беспорядочно мелькала в ее руках, и занятая размышлениями Настасья даже не замечала, что именно вышивает, пока, не взглянув через какое-то время на канву, не обнаружила, что вышедший из-под ее пальцев рисунок теперича разобрать было довольно трудно, дабы понять, что же это такое на нем изображено. Совершенно приличный по первоначальной задумке натюрморт теперь напоминал, в лучшем случае, черта из повести Гоголя, ворующего с неба луну, за которую вполне могло сгодиться яблоко, коему и не посчастливилось лежать рядом с кувшином, внезапно принявшим черты этого самого гоголевского черта.
Вздохнув с досадою, Оболенская отложила вышивание и взглянула на Фучика с извинительной красноречивой усталостью в темных больших глазах. Намек им был мгновенно понят, а потому вскоре она уже находилась в отведенных ей дядюшкой покоях, но вместо сна готовилась покинуть дом следом за Анисом Виссарионовичем, с облегчением возвращающимся в дорогое его сердцу агентство с чувством выполненного перед племянницей долга гостеприимства. У Оболенской же цель была совсем иная — ее путь лежал к особняку дальнего родственника великого князя — Лаврентия Никаноровича, где проводил сейчас свое расследование старший лейб-квор дядюшкиного агентства — Петр Иванович Шульц.