— Ваше Высочество… — подал голос Семен Брониславович, на что получил грозный окрик князя:
— Молчать!
Его Высочество погладил свою окладистую бороду и выдал то, от чего Фучик расплылся в довольной улыбке:
— Что ж… ступайте. Нам еще в этом всем разбираться денно и нощно. Ждите, когда вызову вас… К награде приставлю. Да-да… к награде.
Анис Виссарионович подтолкнул Шульца к двери, и лейб-квор с облегчением направился к выходу. Он был человеком непривычным к подобного рода важным собраниям, оттого до сих пор чувствовал себя рядом с князем неуютно.
— Вот же дело как повернулось, — шепнул Фучик, когда они с Петром Ивановичем покинули дом князя, и лейб-квор, оказавшись на свежем воздухе, вдохнул его полной грудью. — Это ж дела теперь в агентстве пойдут! Какие там теперь ватер-клозеты, да пропавшие гуси…
Анис Виссарионович выглядел настолько восторженным, что невольно и сам Шульц заразился этой радостью. Впрочем, она быстро переменилась сплином, стоило ему вспомнить о своем намерении отправляться тотчас на разговор к Оболенской.
— Господин фельдмейстер, у меня к вам просьба, — обратился он к Фучику, глядя куда-то поверх его плеча, будто опасался, что Анис Виссарионович по лицу его поймет, что просить он будет о том, что, возможно, будет иметь неприятные последствия для его племянницы.
— Слушаю, Петя, — мгновенно посерьезнев, ответствовал Фучик.
— Могу я навестить Настасью Павловну прямо сейчас и переговорить с нею наедине?
— Что ж ты спрашиваешь, Петенька! Конечно, можно! — по-своему истолковав намерения Шульца, просиял фельдмейстер. — А я в агентство… Это ж надо… награда!
Он споро сбежал с крыльца князева дома, и Петр Иванович мрачно посмотрел ему вслед. Ежели бы знал Фучик, что именно собирался Шульц сказать Оболенской, вероятнее всего, не пребывал бы в таком восторге.
В отличие от фельдмейстера, лейб-квор спустился с крыльца неспешно, словно бы оттягивая тот момент, когда увидит Настасью Павловну, и стрясется у них по всем предположениям неприятная беседа.
«Но никаких сведений я не передала, поверьте!» — вспомнились ему слова Оболенской, и он поморщился, направляясь в сторону дома Фучика.
Как же мог он ей верить, коли все ее наличие возле него с самого начала было ложью? И каким же конченым идиотом чувствовал себя сейчас, когда понял, насколько нелепым выглядело его предложение в глазах шпионившей за ним Настасьи Павловны.
Впрочем, что толку переливать из пустого в порожнее свои невеселые мысли, когда вот-вот, несколькими минутами позже, он вновь погрузится в эту пучину, и будет внутренне страдать, но все равно скажет Оболенской, что забирает обратно свое ненужное ей предложение руки и сердца?