Его заводило в Марине абсолютно все.
Возбуждала до одури ее непокорность и ещё сильнее – ее подчинение. Он снова чувствовал острый вкус власти над ней, но теперь это имело совсем иной оттенок. Потому что дико будоражило не само ощущение собственной силы, а то, что ему подчинялась именно она. И в этом было что-то странное и совершенно новое для него. Пьянящее, как самое крепкое вино с родной итальянской земли.
Возбуждение прокатывалось по телу дрожью, он жадно, будто в последний раз, вдыхал запах Марины – тот, что не давал ему покоя с самого первого раза. Ее аромат отравлял лёгкие своей свежестью, но он покорно, как безнадежный наркоман, вбирал его в себя снова и снова. Втягивал внутрь с предвкушением зверя, готового наброситься на добычу и находящегося на грани своего самообладания. Одержимого лишь одной потребностью – взять своё. Сжать – зубами и руками, до хруста костей, до боли, утверждающей его право обладать этой женщиной.
Было что-то неотвратимое и фатальное в том, что он ощущал рядом с ней. И сейчас, когда ее рука неуверенно двигалась по его члену, все яснее становилось, что он не позволит никому другому обучать ее. Что только он может касаться Марины – нежной кожи ее тела, ее упругой груди с темными сосками, ее лона, текущего под его пальцами. И только его может ласкать она – робко сжимая пульсирующий в ее ладони член, размыкая губы под натиском его языка и цепляясь за его плечи в поисках опоры. О том, для чего она здесь и к чему он ее готовит, в данный момент Паоло почему-то не думал. Все расчеты, все мысли, все планы – все стёрлось из разума от одной лишь ее близости.
И он хотел, чтобы она действительно желала того, чему он собирался ее сегодня обучить. Не потому, что она должна была это уметь, а потому, что жаждал, чтобы она желала его. Именно его. Хотя это рушило все, что он задумал, до основания. Хотя это противоречило всему, что происходило в его агентстве годами. Но с Мариной все изначально пошло не так. Неправильно, не по заведенному порядку, не по установленным им правилам.
Ещё при встрече в саду он понял, что, несмотря на свое намерение передать ее для прохождения остальных кругов инициации кому-то другому, сделать этого просто не сможет. Да и не хочет. Она была только его - его джек-потом, его призом, его удачей. И должна была стать его потерей. Но до той поры он ещё успеет многому научить ее. Успеет многое дать и взять – ничуть не меньше. И это время, за которое он проведет ее по всем путям познания собственной чувственности, принадлежало лишь ему одному.