Не рожу до тридцати, останусь, как Оля, пустоцветом… Мысль о старшей сестре проколола сердце привычной болью. О, если бы я могла исправить системный код Мироздания, в который вкралась досадная ошибка: бесплодие Оли! Даже в рисунках я не видела её с малышом на руках. А что не видишь, то, как правило, никогда не нарисуешь правильно.
— Чёрт с ними, с эллинами, — повторила я. — Если останется сын. Или дочь…
— Ты сумасшедшая, — качая головой, сказал Похоронов, но руку мою не отпустил.
— Да, — кивнула я.
Я не узнавала саму себя! Со мной творилось что-то немыслимое, и оно не пугало, а наоборот, кидало в дрожь от беспричинной радости.
— Ты не думаешь головой вообще, — обвинил меня Похоронов.
— Да! — радостно кивнула я.
— Ты же технарь. Человек науки.
Я пожала плечами. Ответить на такое обвинение было нечем: так и есть. Технарь. Человек науки. Но даже у таких людей, оказывается, может снести планку. Вместо с гвоздями.
Глаза в глаза, рука в руке. Мы потянулись друг к другу, жадно, неистово… и где-то там, в уголке возле мусорного бачка, жалобно взывал гласом вопиющего в пустыне разум. Но я знала, что никогда не пожалею, как бы потом ни сложилась моя жизнь. А что думал он, поддаваясь порыву, было не понять.
Разве смертному можно понять бога?..
Когда я проснулась, вагон всё ещё стоял. Не было ни покачиваний, ни характерных, пусть и приглушённых, звуков движения — стука колёс, характерного поскрипывания и шороха, за окном не мелькали фонари и редкие полустанки. Зато светила Луна, поднимаясь над глухим забором. Огромная, рыжая из-за атмосферной рефракции, — кажется, сегодня было суперлуние, но точно не скажу. Увлекалась когда-то фотографированием неба, с тех пор осталась привычка следить за суперлуниями, затмениями, противостояниями, парадами планет и прочим таким же.
Я лежала под одеялом, не торопясь подниматься, и улыбка сама выползла мне на губы. Мне было немного больно, но большей частью всё же хорошо. Да, если я когда-нибудь выйду замуж, мне уже не сказать в первую брачную ночь: «Я хранила себя для тебя, любимый». Но это уже и неважно. Так неважно, что только посмеяться, а потом забыть.
Я вспоминала случившееся по эпизодам, в рваном каком-то, хаотическом ритме. Поцелуй, проброшенный в вечность, и привкус сухой чёрной пыли на губах, почему-то с кофейным оттенком, и его руки на плечах, на талии, на бёдрах. И жидкий огонь, охвативший обоих. И острое понимание, что и для него всё происходит так же, как и для меня — в первый в жизни раз. Я сама была дура, уж так устроила собственную жизнь, что в ней не было места не то, что мужчинам, а даже и простой лёгкой романтике с поцелуями под Луной. А он… не знаю… может, не попалась ему та, ради которой и разум потерять не жаль. Неважно. Всё было неважно. Совсем.