— Я всё, — сказала я, не зная, что бы ещё сказать, умного.
Умного ничего на язык не приходило. Придёт… через полгода. Когда буду вспоминать и корить себя за всегдашнюю, цепенящую тело и мозг тупость. Прыгать надо, а я стою столбом!
— Печенья принёс, — сказал Похоронов, выкладывая на столик две ярких пачки. — И бигмак!
Бигмак в упакованных коробочках смотрелся пришельцем из чужой жизни. Той жизни, где люди жили, ходили на работу, влюблялись, рожали детей, и — знать не знали ни о каких расчленённых трупах, и не встречали на своём пути богов, и кукол не видели тоже никогда…
На меня напал внезапный лютый голод, так что бигмаки оказались кстати. Я сожрала не меньше трёх, а Похоронов, улыбаясь, выложил на стол ещё.
— Я лопну, — запротестовала я.
— Ничего, — усмехнулся он. — Один раз в жизни лопнуть можно…
— А ты сам?
— Я уже ел.
Пустой вроде бы, тягучий разговор ни о чём, но надо было видеть Похоронова. Его взгляд, его полуулыбку, как будто он раньше улыбаться совсем не умел, потом долго и старательно учился, и вот теперь представился случай выстраданную эту улыбку показать…
Я мысленно плюнула: не ребёнок же! Не четырнадцать мне, и даже не семнадцать. Можно ведь в кои веки раз не замирать столбом и не приклеивать намертво к нёбу толстый одеревеневший язык!
Я протянула руку и положила ладонь Похоронову на запястье…
— Не надо, Римма, — тихо сказал он, осторожно снимая мою руку.
Но не отбросил и не отстранился, задержал в своих пальцах, холодных и жёстких, как тяжёлое, насквозь промороженное дерево. И не сказать, чтобы неприятно стало от такого тактильного ощущения. Просто — а почему должно было быть иначе? Учитывая, кто он. И кем служит.
— Почему? — так же тихо спросила я, не отводя взгляда.
— Потому что у нас нет будущего.
— Зато есть настоящее.
— Скоро закончится и оно.
— Ты не подумай плохого, — заторопилась я, отчаянно боясь, что он сейчас отпустит мою руку, и… и всё. — Просто — боюсь. Вдруг тебя убьют. Эта тварь… этот маг… он силён и злобен, не так ли? Не зря же вы его всем отделом ловите и никак не поймаете!
— Я — бессмертный, — качая головой, ответил он.
— И на бессмертных находили управу, — возразила я. — Стоит только вспомнить весь этот ваш древний эпос.
— Древние эллины — те ещё вруны. Всё происходило не совсем так. Точнее, совсем не так.
— И чёрт с ними, — шепнула я, шалея от собственной дерзости.
Никогда-то у меня не складывалось на любовном фронте ничего. В школе я училась, было не до мальчиков. Подруги как-то сами отсеялись, им было скучно со мной и моими формулами, мне было невыносимо слушать про украшения и их парней. И в институте я опять же училась, не до поцелуев, там каждый день заканчивался заполночь, а утром в семь уже как штык встаёшь, чтобы наскоро позавтракать и — в транспорт, к родной альма-матер. На работе… не будем о грустном. Дальше поцелуев по пьяни (я не пила, пили парни) не заходило никогда. Я не хотела по пьяни. Они — на трезвую голову. И так оно и докатилось до моих двадцати семи. Сорок кошек маячили на горизонте.