Я старательно не замечала их. Просто держала её руку в своей и отчаянно верила, что всё будет хорошо.
Потом говорила с врачом. «Всё будет хорошо», — заверял он меня, и давал список, сколько чего и когда понадобится, называл дату первой операции, улыбался скупо и коротко: ваша сестра — боец, будет жить.
Самые сложные для врачей пациенты — нытики и всепропальщики. Они, конечно, хотят вылечиться, как и все, но не верят в выздоровление, всего боятся, изводят родственников и докторов своим нытьём, а иные из них даже и не жалуются, просто списывают себя в мертвецы и умирают. Тихо, без единого стона, на положительной вроде бы динамике.
Я посмотрела на пациентов травмы, впечатлилась. Руки, ноги, головы, костыли, инвалидные коляски. Неистребимый едкий запах лекарств, моющих и человеческого страдания. Вот уж кем никогда и ни за что не смогла бы стать: врачом!
Покупатель на мою квартиру нашёлся на удивление быстро. Впрочем, и цену я не особенно задирала. Студия в новостройке рядом с Малоохтинским парком, трамваи-метро-автобусы, Охта-Молл улетела как горячий пирожок. Пришлось дважды слетать в Питер туда и обратно: Кэл дала мне визитку, конечно же, мол, захочешь ещё раз прокатиться, милости прошу. Звонишь, договариваешься, платишь наличкой на месте — купе твоё. «Только не четвёртое!» — пошутила тогда я, а про себя добавила: «и не третье»! А потом подумала и ещё добавила, опять же не вслух: «больше никогда в жизни! Только самолёт, только хардкор! Самолёт, если упадёт, мяукнуть не успеешь, не то, что в соседа по перелёту влюбиться!»
Так что деньги появились, а с деньгами болеть веселее.
Через месяц Олю выписали, и мы с мамой привезли её домой. Коляска куплена была заранее. Вещи, кровать с учётом нового Олиного состояния… Всё продумано, всё учтено. Оля улыбалась нам, а по ночам рыдала в подушку, я слышала. Поначалу я боялась подойти, не зная, что сказать, чтобы не обидеть. Общаясь с врачами, наблюдая других больных, получивших инвалидность, я очень остро поняла одно: жалость — убивает.
Всё, что нужно этим людям, — ваше уважение, а жалость надо раздавить в зародыше и сунуть останки в мусорное ведро. Вместе с бодрячковыми призывами не вешать нос и держаться.
На третью ночь я пришла к сестре, легла с нею рядом, обняла. Она ткнулась лбом мне в плечо, и так мы лежали, без сна, до самого утра, как в детстве. Только тогда утешение требовалось мне. Вечно у меня что-то шло не так — то коленку раздеру, то мячик потеряю, то мальчишки задразнят, то с подругой в ссоре… или задачу на олимпиаде не решила, выше четвёртого места не поднялась. Горем луковым были все мои беды по сравнению с нынешними проблемами сестры.