Меня облило холодным ужасом. Я-то уже знала, кто такой наш Берия и что он такое. Что ему от Ольги-то понадобилось?!
— Успокойся, тебе нельзя нервничать, — посоветовала сестра.
— Что он тебе говорил?
— Ничего, — чуть удивленно ответила она. — Просто спросил, где ты, я ответила — гуляешь где-то в городе. Он твой номер потерял, я дала.
— Он мне не звонил, — призналась я. — Просто подошёл… у моста. Я коней рисовала, вот, — я выложила свой блокнот из сумочки на стол. — Поздоровался.
— Позвал обратно на работу? И как, пойдёшь?
Я замотала головой:
— Нет, и не проси, ну его. Сначала я рожу. Потом год посижу с младенцем. Потом — буду уже думать.
— Ты здорово рисуешь, — сказала Оля, меняя тему. — Не думала организовать свою собственную выставку?
— Глупости, — отмахнулась я. — Кому оно нужно. Я понимаю, — мягко сказала я, — рисунки — это хорошо, но ими сыт не будешь. Я не собираюсь отказываться от профессии. Постараюсь поддерживать форму по возможности, буду работать удалённо… а потом, как лялька подрастёт, займусь вопросом серьёзнее. Запасы проесть не проблема. Проблема — запасти снова.
— Рада, что ты трезво смотришь на мир, — кивнула Оля. — А то я начала уже за тебя бояться. Зачем ребёнку блаженная мама, сутками пропадающая в городе?
— Низачем, — согласилась я. — Оль… не волнуйся. Со мной всё хорошо?
— Точно?
— Ага. А к Лаврентию Павловичу не пойду ни за что!
— Петровичу!
— Павловичу! Он — тиран!
Что тиран, я даже не сомневалась. Магия портит людей. Способности, всевластие, всемогущие. Проиграл же ему мой Похоронов в нарды! Что там за нарды были, хотелось бы узнать. Наверняка, не простые, с подвохом, может быть, с чем-то отменно пакостным, способным доставить проблемы даже бессмертному!
Но где-то в глубине моей души жила тревожная, и вместе с тем радостная мысль, что, может быть, Лаврентий Павлович — Всеслав, чёрт бы его забрал! — расскажет о моём положении Похоронову. И тот явится… не сможет не явиться! Ведь это его дитя живёт во мне! Не может же он отнестись равнодушно.
Но дни шли за днями, недели бежали за неделями, Похоронов не появлялся, а в Город пришла весна.
Снег таял, оплывая грязными сугробами. Метель то возвращалась и тогда всё вокруг тонуло в сером жемчужном полумраке, то уносилась в даль, и мир поджигало весёлое солнце, согревавшее, если ему подставить, лицо совсем не по-зимнему. Световой день прибавлялся стремительно: дышали в Город подступающие белые ночи.
И однажды, на вскрывшемся из-под зимнего покрова газоне зажглись яркими жёлтыми пятнышками первоцветы — мать-и-мачеха, самый первый весенний цветок Петербурга. Крокусы ещё держали свои бутоны сомкнутыми, словно сомневались, стоит ли цвести. Иногда среди жёлтого мать-и-мачехиного ковра проступали синие пятна пролесков. Такие маленькие яркие колокольчики, синие, иногда фиолетовые.