Девочка открывала глаза — и они у неё были яркими, голубыми-голубыми, не синими, как полагается новорождённым малышам белокожих людей, а именно — голубыми. Совершенно особенный цвет, отцовский, ни с каким другим его не спутаешь. А золотой хохолок на макушке меня сильно смущал. У меня волосы русые, у Похоронова были тёмные. У мамы и сестры, если смыть с них краску, тоже будут тёмно-русые. А девочка получилась солнечным одуванчиком — в кого бы вдруг.
А потом я увидела…
Когда взяла на руки. Взгляд, неожиданно осмысленный, и словно бы чуть искоса, и тут же веки сомкнулись, а длинные пушистые ресницы внезапно легли так, что напомнили мне… швы. Косые грубые швы суровой ниткой.
Сразу в памяти пронёсся тринадцатый вагон и кукла в коридоре. Точно такие же были у неё волосы, блестящие, густые. Золотистые.
Полумрак стоящего на запасных вагона. Разлитый в воздухе запах крови, тлена и смерти. Безглазая, безносая фигура, не напавшая только потому, что вместо страха и ненависти её встретили сочувствие и любовь…
Смертельный номер, вообще-то. Далеко не с каждым порождением злой бесчеловечной магии сработает. Даже не пытайтесь повторить. У меня получилось случайно…
Чем дольше я смотрела на дочку, тем больше вспоминала. Я думала, память задёрнула пережитое флёром забвения, как уже начала она растушёвать перед моим внутренним взором образ Похоронова.
Но куклу я забыть не могла. Снова и снова мелькали жуткие кадры. Как она стоит и сопит заклеенным носом. Как сочится гной из-под её зашитых век. Как проступает на стекле капельками крови её жуткий образ.
И как прижимается она ко мне, в последней отчаянной надежде: защити! Спаси! Мы с тобой одной крови! Помоги!
Я не дрогнула, и Алексей не смог восстановить над нею утраченный контроль, как ни пытался. А он старался! Я помнила, как хрипел, как скрёб скрюченными пальцами под плащом Похоронова. Пытался натравить на нас куклу, и не мог. А потом и силы у него закончились. После чего не стало и жизни…
…Как уносит мою девочку деревянная старая лодка Похоронова — всё дальше и дальше, быстрее и быстрее, на тот берег, навстречу неведомому посмертию.
Вот, значит, как. Вот, значит, что.
Тот, другой берег, тоже с Дверью. Даже не скорее всего, а наверняка! И она открывается не совсем произвольно. Там дежурят вещие судьи, смотрят в душу твою, и определяют, что с тобой делать дальше. Вся твоя прошлая жизнь сжимается под их суровыми взглядами в единое чувство. Как ты провёл её, так и получишь по заслугам, не больше, но ведь и не меньше. Если много страдал, если замучен был невинно, то может получить второе рождение, а вместе с ним и шанс прожить человеческую жизнь иначе. Даже гадать не хочу, куда открылась та Дверь для Алексея…