— Моя! — подхватывает меня Джеймс и до боли вдавливает в стоящую позади колонну.
Прижимается всем своим телом. Бьется в меня горячим пахом, и на этот раз мой стон крадут уже его губы. Он впивается в приоткрытый рот с гортанным рокотом взбешенного зверя и высасывает остатки кислорода. Вырывает душу из тела и наполняет его ядом, которому я совершенно не способна противостоять.
Длинные пальцы врезаются в ребра, пряжка ремня давит во втянутый живот, и я готова стонать от боли и того, о чём мне даже не хочется думать. Не хочется чувствовать, потому что это просто случайность! Обычная физиология, не более того!
То, что я испытываю к нему, невозможно назвать любовью. Невозможно назвать страстью. Потому что это кое-что совсем другое. У этого чувства иная природа. Куда более первобытная и дикая.
Какая-то особая связь, которая зарождается между жертвой и её убийцей. Она наполняет меня необъяснимым оцепенением каждый раз, когда он рядом. Бьет по венам и растекается вместе с кровью, заполняя каждый уголок дрожащего тела.
И ту власть, которую Джеймс имеет надо мной, невозможно описать словами. Это словно снова и снова чувствовать, как тебя убивают. Смотреть в глаза единственному человеку, способному лишить тебя жизни, и не иметь никаких сил противостоять своей участи…
Джеймс ненадолго отрывается от моих губ. Разрывает наш влажный поцелуй, позволяя отдышаться, и я, как смертельно больная, хватаю воздух опухшими губами. Туман в моей голове начинает отступать, позволяя почувствовать, как мало между нами места и как сильно он заполнил собой всё оставшееся пространство.
Его жар. Взгляд. Запах. Вкус. Дыхание. Сердцебиение. Кажется, что для меня больше уже и не существует ничего другого, а он и дальше продолжает отрывать от моей воли кусок за куском, не позволяя опомниться.
У этого поцелуя вкус сигарет, белого винограда и едкого отчаяния. И, наверное, Джеймс на самом деле прав, и я та самая бессердечная дрянь, которой он меня считает. Та самая бездушная стерва и эгоистичная паскуда, потому что всё ещё не могу дать ему то, что он так сильно хочет.
— Больница… — хриплю, прячась от его губ за мгновение до очередного изнуряющего поцелуя. — Ты должен… — слова путаются в настоящем водовороте сотрясающих меня чувств, но я всё-таки умудряюсь подобрать хоть что-то более или менее подходящее.
— Только после того, как я выпью тебя до дна, — хватает меня за подбородок, и его язык продолжает жалить меня до кровавых ранок на пылающих губах.
Ну почему каждый раз, когда я с ним, всё превращается в какое-то немыслимое пиршество человеческого безумия и порока? В сумасшедший хоровод, который подхватывает меня на руки, затягивает в самую гущу и не отпускает до тех пор, пока этого не позволит самый главный виновник сего ненормального торжества?