А она наступала, цокая по полу тонкими каблучками.
— Матвей, — взвизгнула она.
«Ага, значит, его зовут Матвей» — подумала она. — «Вот, считай, и познакомились, а я Анастасия, хотя меня почти все Настей звали».
— Я уже тридцать три года Матвей, и что из этого? — мужчина остановился и сложил руки на груди.
— Ты не можешь так со мной поступить! — выкрикнула напомаженным ртом блондинка.
Да если бы Настя так накрасила губы, папенька бы ее плеткой отходил. Хотя, как-то раз он цветы актриске презентовал, и против ее алой помады, нисколько не возражал.
— Как «так», Алла? — устало спросил Матвей.
— Так! — она покачнулась на высоких каблуках. — Сперва сбегаешь из города, никому не сказав, куда и зачем. Потом не берешь трубку, а теперь и вовсе кричишь, требуя оставить в покое. Ты знаешь, что теперь все говорят?
— Нет. И не хочу.
— Они говорят, что раз сбежал, значит виновен! А каково приходится мне, ты не подумал.
Не знаю, что такого она сказала. Но Матвей вдруг схватил ее за руку и, прижав к стене, ласково спросил:
— Ну, давай расскажи, каково приходится тебе?
— Ты… ты опять пил? — судорожно сглотнув, спросила девушка, разом растеряв весь апломб. Один из каблуков застрял между половицами, и она дернула ногой, чтобы освободиться.
Анастасия продолжала рассматривать гостью и пыталась представить, что было бы, надень она такую короткую юбку? Наверняка, ее бы в ней и похоронили, папенька был скор на расправу. Да у нее сорочка, что для первой брачной ночи приготовлена, и та длиннее, а ее нянька считала верхом неприличия, потому что там икры видно.
Господи, какие худые у этой Аллы ноги, словно цыплячьи, кухарка бы залилась слезами от жалости. Настя только раз видела ноги худее, у женщины, что гостила с мужем в доме у озера целое лето. Они не ели мяса. Совсем. Настя так удивилась, что решила подождать пока они помрут сами, без ее помощи. А они взяли не померли. Правда, к концу лета от одного вида проращенных семян и очередного пучка зелени даже призрака начало немного подташнивать.
— Как ты узнала, где я? — в свою очередь спросил Матвей у девушки.
— Это неважно. — Она оттолкнула его руку. — Сидишь в этой дыре нажираешься, как свинья!
«А вот это она зря» — подумала Настя.
Когда папенька был вот в таком препоганом настроении, то есть еще не пьян вдрызг, но уже нетрезв и переполнен собственной значимостью, гладить его против шерсти не рекомендовалось. Наоборот, надобно соглашаться со всем, чтобы он не сказал, все равно с утра не вспомнит, а еще лучше кивать для наглядности, да так сильно, чтобы зубы клацали от усердия.