— Сыграй еще, хочу отвлечься ото всего.
Я согласно кивнула, взяла гитару и потопала к окну. Там так долго усаживалась поудобней, что принц хмыкнул с усмешкой:
— Ночевать на окне собралась?
— Возможно, — съехидничала я в ответ и рассмеялась, — буду утром кукареку кричать, будить Ваше Высочество. — Мы оба рассмеялись. — Что хочешь послушать?
— На твой выбор, — он оперся спиной о стол, скрестив руки на груди и слегка наклонив голову на бок.
И одна за другой полились мои любимые песни «Останусь» («Город 312»), «Пачка сигарет», «Кукушка» и «Звезда по имени Солнце» («Кино»). Затем неожиданно запела «Песнь половецких дев» (из оперы «Князь Игорь»). Я замолчала. Репертуар может и подкачал, зато выразил настроение.
— Странно слышать тоску по родине от того, кто привык жить в пути, — негромко сказал эльф.
— Я не всегда жила так и уж точно такой жизни не хотела. За свои желания приходиться дорого, слишком дорого расплачиваться, — тихо ответила я. — Хочешь песен о любви? — Принц неопределенно кивнул, я приняла за согласие.
Спела вначале «Белая птица» (Алсу), потом «Эхо любви» (Анна Герман), последнюю «Как жизнь без весны» (к/ф «Гардемарины») и отложила гитару. Смотрела на темную улицу. Почему-то было больно и тяжело. Принц молчал, а мне хотелось услышать его голос, чтобы он оборвал эту боль. Но мужчина молчал. Я оглянулась. Он уже сидел на стуле, но опустил голову. По-кошачьи спрыгнула с окна и подошла к нему.
— Анарэль, — позвала его.
— Мм, — откликнулся он, поднимая голову. Я смотрела в его синие глаза и понимала, что хочу его поцеловать. Наплевать, что это видится, как навязывание себя. Я хочу этого. И больше шанса у меня не будет, только здесь и сейчас. Я должна прояснить, что он чувствует ко мне. Действительно ли он ревновал меня к другим мужчинам, ночью прижимал к себе как желанную женщину, и он ли целовал меня во сне? Знаю, что смогу посадить свое сердце на цепь, если скажет нет, хоть это будет и нелегко. А сейчас…
— Можно тебя поцеловать?
— Что? — удивился он, не поняв или сделав вид, что не понял меня.
Я не стала повторять, а просто склонилась и поцеловала его в губы. Они были мягкими, теплыми и … вкусными. Он не откликнулся на поцелуй. Ожидаемо.
— Извини, больше этого не повториться. — Он молчал. — Ты ложись, я сейчас.
Я вышла, у меня тряслись руки и ноги. Трястись начали во время поцелуя — вначале от ожидания, потом от обиды. Нашла, кого проверять, ему же на всех и вся наплевать! На улицу летела пулей, надо было остудиться и успокоить мандраж. Я шла вдоль фасада здания и ругала себя вслух: «Дура! Дура! Дура! Совсем с ума сошла! Нашла с кем! Совсем голову потеряла. Я форменная идиотка. Такой ценит собственный комфорт. Ты тряпка!» Такие нелестные эпитеты в свой адрес высказывала еще полчаса. Если кто-то подслушивал, то пополнил свой запас ругательств на долгие годы. Когда поток ругательств иссяк, пришло понимание, что надо возвращаться и на что-то ложиться. Я вздохнула и пошла к хозяину за дополнительными спальными принадлежностями.