Карета остановилась возле дома Лариалей, на мой стук открыла, сонно щурясь, Анна, которая быстро завела меня в дом и принялась хлопотать, но я ее быстро остановила:
— Анна, пожалуйста, позовите Эленор, я знаю, что она отдыхает, но мне нужно очень срочно. — Анна ушла, а я приготовилась к расспросам. Младшая сестра Сесиль была непосредственна, как любой ребенок, но и уже мудра. Она быстро спустилась, я без всяких предисловий попросила у нее кучера и карету, чтобы доехать до дома. Если поторопиться, то поздним вечером я буду дома, а завтра вечером кучер вернется. Эленор не стала расспрашивать, только спросила:
— Изабелль, что все настолько плохо? — Я кивнула, горло сдавили слезы, которые до этого успешно прятала в себе, с трудом проглотив ком в горле, вытерев пару слезинок, сказала:
— Он верит всем, кроме меня, Эленор, а это значит, что у нас никогда не будет семьи. — Она позвала Анну и что-то сказала ей, потом вернулась ко мне:
— Сейчас Пьер отвезет тебя в поместье, может что-то передать Арвиалю?
— Передай, если сам тебя найдет и поинтересуется мной, чтобы он меня больше не доставал, что я имею право на собственную жизнь, а вызовы в суд пусть передает с нарочным, буду являться, как и положено.
— Карета заложена, — сказала Анна, я спешно попрощалась с Эленор, Анной, велела поцеловать Сесиль и передать приветы Арлийскому, графу Вивирелю и другим, кого хорошо знала, а через пять минут уже мирно ехала в сторону своего поместья. Вот сейчас, с этой самой минуты, у меня начинается новая жизнь, жизнь без герцога Арвиаля.
Как Арвиалю не хотелось говорить Изабелль о результатах расследования, но это было неизбежным. Поняв, что только она могла подложить эту бутылку вина, он был возмущен и раздавлен коварством этой внешне прямой девушки. Тысячу раз он задавал себе вопрос — зачем она это сделала? Ведь он и так готов был соединить их судьбы, неужели из-за этих сплетен, распространяемых графиней? Побоялась, что он все-таки бросится в объятия Софолии, отторгнув ее? Сейчас ему было противно даже думать о том, что было этой ночью, ведь это не были настоящие чувства, это был гон, как у животных. Или настоящие, только усиленные? Ему впервые (после Сесиль) так было по-настоящему больно: ведь он доверял ей, доверял настолько, что пустил в свое сердце. Как же так? Ну, как так вышло?
Он прошелся из стороны в сторону, тяжело вздыхая. Как же тяжело было игнорировать ее внимательный взгляд, ее молчаливый призыв, если бы не знал, то сразу бы поверил, что она не виновна. Сколько раз он подходил глубокой ночью к ее спальне, прислушиваясь, стоял, не решаясь войти. Он сказал правду, всю, какой видел ее сам, да, готов жениться именно на ней, только раньше он мог ей доверять, отвернуться и доверить спину, а сейчас нет. Чем теперь она лучше графини? Только тем, что сариан, что сердце стремиться к ней, наплевав на доводы разума?