Старуха ходила вокруг кровати, на которой лежала Айола и уже плакала, прячась в высоких подушках, и слушала, как может быть наказана Царица за подобный проступок, и насколько зол её Царь и господин.
Вырвут ли у младшей дочери Короля ногти или язык, старуха сказать не могла, но была уверена, что так и будет, но это было предсказуемо. Ведь бедра Айолы не широки, грудь неразвита, а сама Царица настолько неумела и некрасива, что Царь Дальних Земель даже отказался от обучения своей Царицы, что является невиданным позором для Айолы. И пусть она молится, чтобы наказание её было скорым, и даже лишив её языка или отрезав грудь, Царь оставил бы её в живых, а если ей очень повезёт, то Царь и господин просто прикажет её высечь на площади за позор, принесённый Царю Дальних Земель. Айола уже не могла плакать и молилась своим Богам и духам, чтобы Царь поскорее сделал всё то, о чём говорила старуха, ведь ожидание смерти хуже самой смерти.
Резко открывшаяся дверь подбросила старуху и Царицу к потолку, Горотеон стоял у изножья кровати, лицо его было недвижимо, а взгляд ужасен. Старуха что-то запищала Царю, на что тот оттолкнул её со словами.
— Ты станешь говорить мне, своему Царю, где я могу находиться, а где нет? Вон! — и буквально вышвырнул старуху из покоев Царицы. Айола в ужасе смотрела на своего Царя и господина, но потом вспомнила и поклонилась ему в ноги, как и подобает рабыне, быстро встала — она не рабыня, — и, пошатнувшись, упала прямо в руки Горотеона. Он молча смотрел на неё.
— Я готова понести любое наказание, мой господин, — она покорно опустила голову и ждала его решения.
— В чём твоя вина, Царица?
— Я не понесла наследника для Дальних Земель, мой Царь и господин, вы вправе вырвать мне ногти и язык…
— Кто сказал вам это, Царица?
— Старуха.
— Поэтому вы боитесь меня сейчас?
— Я не боюсь, я виновна, вы вправе наказать меня любым приемлемым для вас способом, мой Царь и господин. — Её голова болела так сильно, что Айоле не хватало сил на страх. — Бёдра мои не широки, и грудь недоразвита, я никогда не смогу понести ребёнка, а если и понесу, то умру в родах, у меня было слишком много крови в первую ночь, люди говорят — это плохой знак.
— Это была кровь свиньи, для свиней, — он выплюнул слова. — У линариумских дев не бывает много крови или не бывает вовсе.
Айола смотрела на лицо своего мужа, с которого впервые слетела маска непроницаемости, но боль отвлекла её, и она закрыла глаза.
— Как же вы поняли, что я девственна, мой господин? — страшное подозрение стало прокрадываться сквозь пелену боли.