В отличие от озабоченности Ларса и перевозбуждения Мирна, Ана пребывала в выключенном состоянии, почти не принимая участие в разговорах, безразличная к рассуждениям и планам. Ее рассказа о поисках прабабушки Наследника с описанием важной находки, а именно — четко прорисованного перстня со скаполитом на портрете Мелины, о встрече с хозяином замка, восставшим из инвалидного кресла, о побеге и ранении — хватило, чтобы объяснить идущую по следу полицию. Ранение, лекарства, последствия перемещения давали ширму, за которой удобно было прятать потухший взгляд.
Каждый день Скользящие переезжали из места в место, пока не остановились в небольшом, отдельно стоящем домике в горах почти на границе с Австрией.
— Я поеду в Трондхейм и попробую добраться до тайника. Поиски Ока оставлю тебе, Мирн.
Медведь расплылся в довольной улыбке. Его совершенно не напрягала ни сложившаяся ситуация, ни даже сам факт, что времени для жгучих итальянок не оставалась.
— Оно у герцога Вальдштейна, того самого, что подстрелил Лягушонка. И шустрый инвалид вполне может оказаться твоим дядюшкой, Ларс! Как тебе такая перспектива? А что, похож — суров и скор на расправу, как Аларик. При этом не стеснен в средствах и уверен в собственной безнаказанности. Может, подадим на него в суд, Найденыш? За покушение на убийство?
Ана перевела в его сторону усталый взгляд. Она сидела с ногами в глубоком кресле, глядя на улицу, где за густыми стволами деревьев высились горы.
От ранения остались только едва заметные шрамы. Но Ана морщилась и сжимала зубы от боли, которая не желала оставлять ее тело, расползаясь по всем его частям или собираясь тяжелым пульсирующим сгустком в груди.
Мирн продолжал.
— Что молчите? Не устраивает способ знакомства с родственником? Тогда просто предложим ему вернуть перстень прабабки.
— У тебя самого не болит от себя голова? — вместо ответа спросил Ларс и бросил Ане шерстяной плед.
В доме было тепло, но сыро после обильных дождей последних двух дней. Осень заползала на горы ночным холодом, настойчиво подкрашивая листья деревьев, выстуживала углы дома юрким ветром и играла в небе облаками. Ана нигде не могла согреться и подозревала, что дело было не в погоде или болезни, а во взгляде солнечных глаз, которого больше не было в ее жизни.
Оказалось, она может жить без тепла рук Бэя. Без мягкости его голоса, когда он шептал ее имена, без его нежности, которая была надежнее всех одеял, а еще без лукавой мальчишеской улыбки, без несносного упрямства, и покорности, превращавшей ее саму в рабыню. Без лавины его чувств и хрипа на пике страсти, перед тем, как небо падало на землю первородным рубином, разлетаясь на миллиарды осколков и даря начало всему сущему.