— И я могу, — лениво добавил еще один боец, блеснув татуированной лысиной.
— Отставить базар! — рыкнул командир. — Ты, — он наставил на меня палец. — Впитывай последнее предупреждение. Всеми фибрами души.
— И фибромами матки! — необдуманно пошутила грубым голосом какая-то бородатая образина, за что сейчас же поплатилась, отхватив от командира звонкого леща.
— Наряд за нарушение приказа плюс два за убогий юмор, — сурово распорядился моложавый двойник Сулеймана и вернулся ко мне.
— Сейчас мы тебя высадим вне охраняемого периметра. Покажем направление, обеспечим провиантом. И чеши за горизонт. Попадешься на глаза еще раз — тебе Рагнарёк. Полный. Архаровцы мои шлепнут без разговоров. Так, ребята?
Архаровцы пролаяли в голос: «Не! Извольте! Сум-ле-ваться! Мастер сержант!» — и в подтверждение готовности к Рагнарёку загромыхали по полу прикладами чудовищных своих ружей.
— А теперь сиди и осмысливай! — поставил жирную точку сержант. — Условие: молча.
Потом сунул мне энергетический шоколадный батончик, нахлобучил шлем с темным забралом, прижал к шее ларингофоны и забубнил. Вертолет накренился в развороте.
Проводил меня, сказал напутственные слова и помог надеть заплечный мешок самый по-человечески симпатичный и дружелюбный из патрульных — высокий кудрявый здоровяк с серьгой в левом ухе. Его лицо тоже показалось мне отдаленно знакомым, связанным с неоформленными воспоминаниями о каком-то летнем кафе, удивительно красивой женщине, кормящей ребенка мороженым… И еще с произнесенным бархатно, но пробирающим до костей предупреждением: «Парень, если ты или твой бес…»
Склеить воспоминания воедино я не успел. Дружелюбный крепкими руками взял меня за плечи, повернул в сторону поднимающегося багрового серпика луны, пожелал дороги скатертью и со страшной силой грохнул пятерней промеж лопаток. Ровнехонько в самое то место, где, по Карлосу Кастанеде, располагается пресловутая «точка сборки».
Дыхание у меня пресеклось, и я канул в ночное небо, как в колодец.
Прийти в себя, чтобы первым делом испытать, как жестоко способна трещать голова, как омерзительно может першить в носоглотке и сколь отчаянной бывает резь и тяжесть внизу живота, — о, кажется, это стало для меня какой-то пугающей традицией! Врагам бы моим подобные традиции. Занималось утро. Я откинул на сторону колючий плед и с бережностью прооперированного сутки назад язвенника выбрался из кровати. Меня ощутимо пошатывало. Вдобавок все вокруг почему-то казалось клейким, как будто бы облитым переслащенным компотом. Особенно собственное тело. Чтобы доказать себе, что это мерзопакостное чувство не более чем галлюцинация, пришлось притронуться к груди и спинке кровати. Разумеется, как грудь, так и кровать оказались абсолютно сухими. Самая обыкновенная голая кожа с зарождающимися неандертальскими волосками и самая обыкновенная полированная деревяшка с шелковистой обивкой. Но стоило отнять пальцы, как странный феномен возобновил действие. Во рту стало кисло.