Ладно, зато живой, успокоил я себя, отмечая, что комната мне хорошо знакома. Вот и корзиночка беса-предателя. Жаль, пустует! В сердцах я наподдал ее ногой — оборочки, подушечки полетели в стороны! — и тут же скорчился, прижимая ладони к паху. В голове немедленно зарокотали тамтамы, яростно заскакали, заплясали в неистовом ритме дикари воинственного племени мозги-в-смятку. Бум-бум-бум! Топ-топ-топ! Ох, не надо бы мне делать резких движений…
Двигаясь вдоль стеночки приставными шажками, точно инвалид по части опорно-двигательного и мочеиспускательного аппаратов, я пробрался в клозет. Спустя некоторое время и чуть прытче — на кухню. Следы недавнего использования кухни в качестве пыточной были тщательно ликвидированы. Если вообще когда-то присутствовали. В чем я лично, как говаривал ослик Иа-Иа, сильно сомневаюсь.
Коньяка у Хромца не нашлось, равно как и аспирина. Кофе — только в зернах; пока еще его приготовишь… Поэтому в качестве сосудорасширяющего (и одновременно антидепрессанта) после непродолжительного раздумья я решил использовать «Смирновскую можжевеловую». Грамм пятьдесят—шестьдесят. Для начала без закуски. Кто лекарство закусывает?
Водку Убеев забыл на столе, и она успела нагреться. В первый момент меня едва не стошнило прямо на голые ноги (одежды, за исключением трусов, отравители мне не оставили — а, впрочем, я пока и не искал), но вскоре заметно полегчало. Ублаготворенный результатом, я оценивающе посмотрел на бутылку. Пара доз там еще наличествовала. Чудно. Кстати, иные медикаменты требуют совмещать их прием с приемом пищи. Сдается мне, «Смирновская» как раз из таковских. Эге, да я, оказывается, недурной поэт! А поэтов баснями не кормят. Это мы ими окружающих кормим.
Ну-с, что у нас имеется в холодильнике?
В холодильнике имелся ополовиненный сотейник с чем-то вроде чахохбили, бутылка «Саперави», а еще салями, свежая зелень (хм, может, Убеев лишь прикидывается калмыком, а сам чистокровный кавказец?), перепелиные яйца, замороженные шампиньоны и много-много разновидностей кисломолочных продуктов, к которым так неравнодушен один знакомый мне кобель. Сука такой.
Жаркое, грибы, яички и вино я решил пока что оставить в резерве. Дойдет и до них очередь — но погодя. Соорудив бутерброд с колбасой, листом салата, веточкой кинзи (именно кинзи, а никак не кинзы или, боже упаси, кориандра!) и зеленым луком, я провозгласил: «Твое здоровье, драгоценный Поль!» — и повторил лечебную процедуру. Дважды.
Настроение поднялось. То есть приподнялось. На пунктик-другой. В аккурат по числу целительных доз. Голова еще побаливала, но уже вполне переносимо. Резь в животе вовсе сошла на нет. К кажущейся липкости вещей и собственной кожи я стал понемногу привыкать. Вернее, научился не концентрировать на этом внимание. Зато отвратительное ощущение, что в носу моем на совесть поковырялись острыми крючочками, иззубренными пинцетами и другими подобными вещицами из набора «юный хирург», после чего прижгли ранки концентрированным раствором бертолетовой соли, не проходило. Я осторожно сунул в ноздрю мизинец. У-у! Больно-то как! Ну, так и есть — кровь. Наверное, газом изъязвило. Я лизнул палец самым кончиком языка. Как будто горчит. Отплевываясь, я поспешил к мойке. Дезинфекционные работы не длились и минуты, когда сквозь шум воды я различил чьи-то крадущиеся шажки за спиной. На самом пределе восприятия. Стараясь не подать вида, я весь обратился в слух. Цок-цок — простукали по паркету крошечные коготочки. Так и есть — у меня гость. Что ж, подумал я, добро пожаловать. Неприметным движением столкнул в раковину губку для мытья посуды и быстро запихал в сливную горловину. Струя была знатная, раковина сразу же начала наполняться. Я полюбовался на дело рук своих и зловеще осклабился. Затем последний раз втянул из горсти носом холодную воду, закрыл глаза, пережидая острое жжение, выпустил из ноздрей одну за другой две розоватые струйки. Вытираясь ладонью, повернулся.