Додо прожил долгую насыщенную жизнь, под занавес которой активно участвовал в кампании Папы Климента V против ненавистного ордена. После разгрома тамплиеров Додо был заживо помещен благодарным и осторожным Папой в фундамент строящейся в Авиньоне темницы, став номером вторым скорбного списка влипших. В той самой темнице, кстати, сгинул полвека спустя номер третий — еще один средневековый великий комбинатор, а по совместительству ярый критик Церкви чех Ян Милич.
С тех пор количество влипших комбинаторов увеличивалось в арифметической прогрессии, снизившись лишь в просвещенном и терпимом веке девятнадцатом — зато сразу вполовину. Но взбесившийся двадцатый с лихвой наверстал упущенное.
Меня, похоже, угораздило открыть счет века двадцать первого.
Спасаясь на грани угасания рассудка от паучихи Аннушки, я внедрился в стену, где благополучно и застрял, потеряв сознание. Потому-то мне так холодно сейчас; и тела не чувствую оттого же.
«Мама, — возопил я беззвучно. — Почему я, дурак набитый, ослушался тебя? Учился бы сейчас в универе, волочился за умненькими девчонками в очках, „хвосты“ сдавал. А летом, глядишь, съездил бы наконец в Париж. Родственников прадедушкиных разыскал бы и вставил в одно место фитиля за то, что забыли родную кровинушку Поля, погостить не зовут».
А впрочем, бог с ним, с Парижем. Не был ни разу, обойдусь как-нибудь и впредь. Заняться нужно не пустыми мечтаниями, а чем-нибудь по-настоящему полезным. Например, совсем не худо было бы оглядеться.
Глаза, как таковые, во время проникновений у меня, разумеется, исчезают — как исчезает тело вообще, — но нечто, напоминающее зрение, все-таки остается. Иначе я бы попросту заблудился в первой же более-менее толстой стене. Итак, я включил… ну, назовем это эмуляцией зрения. Кое-что получилось. Сначала возникла какая-то серовато-белая хмарь, состоящая из сотен тонких подрагивающих горизонтальных пластин как бы тумана, заключенная в черную прямоугольную рамку. Подслеповатое такое оконце — вроде как отдушина в баньке. Слоистый просвет был совсем небольшим — с ладонь — и находился от моих «органов зрения» на некотором расстоянии. Пытаясь улучшить изображение, я добился того, что серые пластинки прекратили вибрацию и, замерев, позволили рассмотреть себя внимательней. Оказались они в свою очередь состоящими из крошечных квадратиков. Что-то эти квадратики мне напоминали… Что-то знакомое… Ну, конечно! Зернышки-пиксели на экране телевизора. Старого бабушкиного черно-белого телевизора, потерявшего сигнал. Если приблизить лицо вплотную к экрану такого чуда видеотехники каменно-угольного периода, картина будет очень похожей.