Потом, выходя с красными от стыда щеками из машины, я только голову низко наклоняла и радовалась, что машина у этого пижона в хлам тонированная. Что не спасало, конечно, от понимания, чем мы там занимались, но хоть не видно было. Зато стыдно. Дико стыдно. И больше я ему такого не позволю. Может… Где-нибудь в уединенном месте…
Татьяна Викторовна уговорилась с трудом. Но все же согласилась, что моя жизнь — мое дело. И моя постель — тоже мое. И что, если мне нравится, то…
Короче говоря, мы немного подулись друг на друга, но вскоре за ней заехал большой черный джип с двумя пассажирами на переднем сиденье, и она, со вздохом, пообещала, что обсудит это вопрос с Дзагоевым. И убедит его принять Аслана обратно в клуб. И тренировать.
Аслана пригласили на следующий день. Он не ломался. А я лишь улыбнулась, представляя, какие методы убеждения применяла моя учительница.
Весной старшие курсы защитились и выпустились.
Я перешла на второй курс, переехала к Аслану, потому что он очень сильно настаивал. Я сомневалась, справедливо опасаясь, что его родные будут против, считая меня охотницей за деньгами и московской квартирой. Конечно, Аслан познакомил меня с мамой, которая уже скоро должна была родить, с сестрой, веселой активной девчонкой, и отчимом, серьезным мужчиной, со строгим взглядом. И вроде бы меня приняли хорошо. И никто не косился, не говорил ничего. Но я все равно робела и чувствовала себя неуютно.
Поэтому над переездом думала. И переживала. И вообще, плохо представляла, как мы будем вместе… Вернее, это-то я как раз очень даже хорошо представляла, но как в таком случае учиться? Где время брать? Мы же при встрече друг от друга отлипнуть не можем. Вот реально. Даже в институте. На всех переменах. Аслан, лишь только звенит звонок, моментально садится рядом со мной и обнимает. И вот так вот, в обнимку и проводим все перемены. И уроки бы проводили, но я против. После парочки случаев, о которых до сих пор вспоминать стыдно. Ни о какой учебе не может идти речь, если он рядом сидит.
И он не способен воспринимать урок, и я тоже.
За все это время мое влечение никуда не делось. Только возросло. Я смотрела на Аслана и понимала, что с ума схожу. Что вот на самом деле умираю от желания. Не могу совершенно противостоять, когда он хочет меня, когда смотрит, когда руку просто кладет. А он, хитрый такой, пошлый гад, пользовался этим по-полной. Я в некоторые аудитории нашего института уже и заходить не могу. Вот как, спрашивается, серьезно воспринимать предмет, когда заходишь… А там… Парта — осквернена. Кафедра — осквернена. Подоконник — и тот осквернен! И никакой учебы. Сплошной разврат и безобразие. И чего ему в квартире не хватает? Или в машине? Или, на худой конец, в отеле? Нет же… Смотрит на меня своими глазами чернущими, смотрит, а я и доклад делать не могу у кафедры, сразу сбиваюсь. Или взгляд мой ловит во время урока и ключи показывает. От свободной аудитории. И меня прямо жаром прошибает с головы до кончиков пальцев. Хочу отвернуться, а смотрю все, смотрю. А он знает, чувствует, что происходит со мной, улыбается, так пошло, так порочно, так обещающе… Что я не выдерживаю, отговариваюсь необходимостью и выбегаю из аудитории с горящими щеками. И он за мной. И тащит молча по коридору в тот кабинет, от которого ключ упер. И потом только рот мне закрывает плотно, чтоб ни звука не могла издать, пока извиваюсь от удовольствия под ним, пока до слез, до судорог, до боли, такой сладкой-сладкой… До распада на атомы, на частички, мельче атомов… И потом стыдно, так стыдно обратно возвращаться, потому что, похоже, все уже в курсе про нас, все однокурсники, девчонки косятся завистливо, парни… Ну, парни не смотрят. Совсем. Алиев отучил.